Конец мелкого человека - [22]
Как раз с кухни послышался призывающий, по имени, голос сестры, и он был так слаб, что невольно наводил на худшие предположения.
— Вас зовет… — с неожиданно серьезным лицом прислушался Елков.
— Вы тут посидите, почитайте пока, — окончательно растерялся Федор Андреич, выбегая.
И опять, к мучительному стыду своему, он ошибся, — состояние Елены Андревны было еще далеко от той заключительной фазы, с которой он так бессильно и поспешно примирялся — не в первый уже раз на протяжении недели. Сестра встретила Федора Андреича извиняющейся улыбкой:
— Все отрываю тебя, Федя, а вот какое дело… — и закрыла глаза, словно забыла, что именно сказать хотела, а Федору Андреичу заодно показалось, что и пару выбивается у ней изо рта гораздо меньше, чем это положено в нетопленном помещении… и опять постыдно ошибался он. — Вот, уж выдам тебе мой секрет, все равно теперь. У меня там сухари насушены, короб, спрятано в книжном шкафу… ты угости Елкова-то, чайку ему дай и сам погрейся. Добрый он… я и не знала, что в нем душевность такая.
— Что же мне делать, господи, что мне делать с тобой… — содрогнулся от ее слов Федор Андреич и как-то шепотом заплакал, закусив зубами рукав.
— Ну, перестань, как тебе не стыдно, Федя, а еще профессор… — с укором сказала Елена и опять закрыла глаза.
Когда, пооправившись, Федор Андреич вышел к гостю, глаза у него были окончательно сухие, а голос твердый, только погрубевший очень.
— Беспокоится, чаю не хотите ли.
— Да нет, мне уж пора, мерси… делишки всякие.
Лицо у ней какое-то прозеленелое, знаете… мне показалось.
— Э, все нормально, милейший Федор Андреич… — уклонился от прямого ответа доктор Елков, рассчитывая на понятливость интеллигентного человека.
— И еще: там у ней на подушке кровь немножко… ничего?
— А, словом, все ничего теперь! — Елков стал было прощаться, но, сочтя бесчеловечным покидать эту растерявшуюся глыбу в ее равнодушной недвижности, воротился с полдороги к двери. — Чуть не забыл… поразвлекайтесь тут разгадкой ребуса. Титус-то наш… помните, с бакенбардами? Видно, внутрь у него нарыв-то прорвался…
Позвольте мне, я сяду, — без выражения сказал Федор Андреич, наугад шаря сиденье за собой.
— Отдохните, ничего… да я и сам уж опаздываю. Так вот, Титус-то пулю себе в лоб пустил и письмо довольно смутное прислал накануне… так, одна поверх другой, никуда не доползшие строки. И для вас одна, насчет какого-то должка: извинитесь, пишет, что задержу до будущей ассамблеи в небесах… Да и кто теперь истинную причину разберет, интервью с покойника не сымешь. Может, так называемая историческая обреченность докопала, либо бытовые затруднения, а по мне — не попался ли ор на мушку тому Варнавину? О, я и сам помню… — заранее перебил Елков, заметив отдаленное несогласие в лихаревском взгляде, — но тогда он страстно желаемое за действительное выдавал. Ведь ежели Варнавин умен да чист был, то, на шваль окружающую наглядевшись, на кой ляд ему стреляться было… мог и похлеще выбор сделать, в живых остаться, например… только в другом лагере. А нонешняя-то бурная волна знаете как быстро в зенит возносит? Вот, может, и рассмотрел внизу старого дружка со своих соколиных, дозорных высот… Наверно, оно страсть как приятно, батенька, историческую-то справедливость да собственноручно осуществлять… как вы думаете? А впрочем, пустяки, все бесплодная выдумка одна: никак концовочку к тому его рассказцу не подберу, а зудит, признаться, зудит. Живому существу под названьем человек всегда не терпелось как-нибудь истолковать мироздание… и странное дело, ему на всех этапах развития вполне хватало знаний для объяснения всего на свете: даже в своей мезозойской пещере он думал, что понимает все. Интересно, какую заключительную виньетку под нас с вами летописцы приспособят? Ну, ладно, — пора мне.
На прощанье, бегло касаясь лихаревской огромной, на колено положенной руки, доктор вскользь заглянул в его словно невидящие глаза. Ненадолго объявился там тусклый блеск, подобный зорьке гаснущего дня, потом снова стали смыкаться тучи.
— Вот насчет сестры я хотел… может, рецепт ей прописать? — неуклюже, в отмену непроизнесенного диагноза, спросил Федор Андреич.
— Ведь это вы, батенька, для себя рецепт хотите, — деликатно возразил Елков. — А ей бы всего только морковочку теперь… давеча у меня спрашивала по секрету, чего у меня в сумке, не морковочка ли. Эх, я и захватил бы, кабы знать… Ну, адье, и мужества, мужества больше, Федор Андреич!
После его ухода долгое и спасительное оцепенение накатило на Лихарева. Он сидел на кровати, уставясь в коврик под ногами, и что-то происходило в нем, но не мысли, а как бы разглядывал с бесконечного расстояния нечто там, далеко внизу, сливавшееся в мерцающую полосу. Она не то что двигалась, а будто кто-то где-то, оставаясь на месте, куда-то направлялся во множестве, и среди прочих тоже профессор Лихарев. Когда он осознал это, в окнах уже смерклось, пора стало лампу зажигать. По плесканию внутри ясно стало, что хватит лишь на вечер — и то не весь, отчего вспомнился вчерашний еще наказ сестры, непременно не пропустить очереди за керосином, но в какой день — он теперь забыл… и тотчас же разоряющая мысль об этом заслонилась необходимостью найти спички. Это было приятное, выключающее мысли занятие — ходить и трогать бесполезные уже вещи, — на поиск тоже ушло неопределенное время, которое порою как бы тяготило Федора Андреича. Под предлогом чтоб не будить сестру, — если задремала, слава богу! — Федор Андреич не понес лампу на кухню, а решил всего лишь справиться вполголоса о здоровье: ему хотелось верить, что после одной там поворотной точки дело пойдет на выздоровление.
Леонид Леонов — один из выдающихся русских писателей, действительный член Академии паук СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии. Романы «Соть», «Скутаревский», «Русский лес», «Дорога на океан» вошли в золотой фонд русской литературы. Роман «Вор» написан в 1927 году, в новой редакции Л. Леонона роман появился в 1959 году. В психологическом романе «Вор», воссоздана атмосфера нэпа, облик московской окраины 20-х годов, показан быт мещанства, уголовников, циркачей. Повествуя о судьбе бывшего красного командира Дмитрия Векшина, писатель ставит многие важные проблемы пореволюционной русской жизни.
Леонид Максимович Леонов за выдающиеся заслуги в развитии советской литературы и создание художественных произведений социалистического реализма, получивших общенародное признание, удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда.Роман Леонида Леонова “Русский лес” — итог многолетних творческих исканий писателя, наиболее полное выражение его нравственных и эстетических идеалов.Сложная научно-хозяйственная проблема лесопользования — основа сюжета романа, а лес — его всеобъемлющий герой. Большой интерес к роману ученых и практиков-лесоводов показал, насколько жизненно важным был поставленный писателем вопрос, как вовремя он прозвучал и сколь многих задел за живое.Деятельность основного героя романа, ученого-лесовода Ивана Вихрова, выращивающего деревья, позволяет писателю раскрыть полноту жизни человека социалистического общества, жизни, насыщенной трудом и большими идеалами.Образ Грацианского, человека с темным прошлым, карьериста, прямого антагониста нравственных идеалов, декларированных в романе и воплотившихся в семье Вихровых, — большая творческая удача талантливого мастера слова.
«Соть» – один из лучших романов, посвященных теме социалистической индустриализации. Это роман тематически насыщенный и многоплановый. М. Горький отмечал, что «Соть» написана «вкуснейшим, крепким, ясным русским языком, именно – ясным, слова у Леонова светятся».
Повесть «Унтиловск» написана Л. М. Леоновым в 1925 году. Позже Леонид Максимович переработал ее в пьесу, поставленную МХАТом в 1928 году, но на девятнадцатом спектакле по велению самого Сталина пьеса была запрещена. «У Леонова „Унтиловск“, — отмечала пресса, — ультрареакционное произведение, ибо, если расшифровать его социальный смысл, Унтиловск является выражением неверия в Октябрьскую революцию». Только в 1960 году пьеса появилась в двухтомнике Леонова, а повесть, запечатанная автором в конверт и заклеенная, пролежала в архиве писателя более 70 лет — до настоящей публикации.
В книге помимо широко известной, отмеченной Государственной премией пьесы Л.Леонова помещена статья об авторе и его творчестве Е.Стариковой.
«Барсуки» – первый большой роман Леонова, знаменовавший значительный рост художественного дарования автора и выдвинувший его уже тогда, в 1925 году, в первые ряды советских писателей.Роман «Барсуки» – крупное эпическое полотно, в котором изображено предреволюционное московское мещанство и драматические эпизоды революционной борьбы в деревне. Глубокое знание старорусского бытового уклада дало возможность автору создать яркие образы деревенских искателей правды, показать характеры городских торговцев и ремесленников.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».