Конец игры - [57]

Он сунул пистолет и гильзы под подушку и попытался уснуть. Он знал, что может воспользоваться этими несколькими часами отдыха. Он уже немолод, и какие бы преимущества ни предоставлял ему «Барсгод», все это могло быть сведено на нет тем, что рефлексы у него уже довольно замедленные.

Но, прокряхтев и проворочавшись около часа, он понял, что это бесполезно. Он не уснет. Может быть, он больше никогда не сможет спать спокойно. То, что он собирается сделать с Римо Уильямсом, навеки лишит его права на спокойный и безмятежный сон.

Как все это случилось? Он задавал себе этот вопрос снова и снова. Смит не был ассассином. Он – честный и уважаемый человек. И тем не менее, все, что он сделал с Римо, – преступление. Он избрал Римо для работы на КЮРЕ, потому что у Римо не было никого и ничего. И он отнял у Римо его собственное "я", его мечты, его жизнь, и вынудил его служить, и начал, не раздумывая, посылать его от одной опасности к другой только потому, что Римо получил соответствующую подготовку. Он пристально следил за, тем, чтобы все, с кем Римо сошелся слишком близко, уничтожались ради обеспечения секретности КЮРЕ. А теперь он дал приказ не просто уничтожить самого Римо Уильямса, но и окончательно унизить его. Он приказал ближайшему из всех друзей, которые когда-либо были у Римо, убить его.

Как это случилось? Как? Когда Римо перестал быть для Смита человеком, а превратился просто в инструмент в руках его организации? Когда Смит забыл, что Римо, да и все прочие – это живые люди, а не тупой скот, который можно погонять кнутом?

Но он знал ответ на эти вопросы. Живые люди перестали что-либо для него значить в тот день, когда он, Смит, взвалил на себя ответственность перед Соединенными Штатами Америки. Если взглянуть на дело широко, то жизнь Римо – небольшая цена за безопасность мира.

Предрассветную серость сменило яркое солнце, расцветшее над Калифорнией, а Смит так и не уснул. Он подумал было о Чиуне, но Чиун и сам – человек одного склада со Смитом. Чиун знает, в чем заключается его долг, и он исполнит его и вернется в Синанджу, и будет доживать свои век как почитаемый старейшина родной деревни.

И он тоже, вне всякого сомнения, до конца своих дней будет мучиться бессонницей, думая о Римо.

Смит вздохнул, сел на кровати и провел руками по лицу. Долг – глупое слово, дурацкое понятие. Смит всю жизнь ненавидел всяких идеологов и фанатиков и никогда не думал, что ему придется принести в жертву друга во имя идеи, пусть даже такой возвышенной идеи, как мир во всем мире.

И сколько продлится такой мир, сердито спросил он себя. До той поры, пока не явится еще какой-нибудь маньяк, обладающий силами и средствами развязать мировую войну? До той поры, пока еще какая-нибудь группа фанатиков не решит принести человечество в жертву очередной бредовой идее? И так ли уж ценен долг, если он вынуждает вас стать убийцей?

Он подошел к окну. Все его страдания не имеют никакого смысла, как пыль на ветру. Ему не обязательно называть это долгом. Это можно назвать психическим здоровьем или патриотизмом, или милосердием, или жертвой, или даже убийством. Не имеет значения, как. Единственное, что имеет значение, – так только то, что это должно быть исполнено, а он, Смит, – тот человек, которому предстоит это исполнить.

В своем отчаянии Смит находил даже какое-то успокоение. Он прожил всю свою жизнь, делая то, что должен был делать, и он будет и дальше делать то, что должен, вплоть до самого последнего своего дня. И именно в этом, как понимал Смит, и состояла причина того, почему его жизнь была столь пуста и скучна.

Осознав это, он смог наконец заснуть. Последней его мыслью было: интересно, а где сейчас Чиун?

* * *

Чиун, незримо для Смита, провел ночь на месте предстоящего сражения. Облаченный в траурное белое одеяние, старик опустился на колени на бесплодную землю и зажег свечу.

Было прохладно, но он не чувствовал холода. Он поднял глаза и уставился в беззвездное кобальтовое небо. Он молил богов подать ему знак. Он молил об этом всех богов Востока и Запада, он умолял их избавить его от обязанности убить собственного сына. Ибо Римо для старика значил не меньше, чем родной сын, наследник всего того знания, и любви, и силы, которые Чиун накопил за свою долгую жизнь.

– Помогите мне, о боги, – произнес он хриплым шепотом.

И стал ждать.

Он думал о Римо и о старинной легенде, которая свела их, – сказка, хранящаяся в памяти Синанджу и гласящая, что настанет день, когда Мастер Синанджу вернет к жизни мертвого ночного тигра, ходящего по земле в облике белого человека, но на самом деле являющегося инкарнацией Шивы, разрушителя. Человек – Римо – был лишь внешней оболочкой, скрывающей священный дух. Чиун мог убить человека, но кто из смертных – пусть даже Мастер Синанджу – осмелится убить Шиву?

– Помогите мне, о боги, – повторил Чиун.

Свеча погасла.

Он снова зажег ее. Слово Мастера, данное при заключении контракта, столь же свято и нерушимо, как и надпись на камне. Он дал слово Смиту в обмен на такое количество золота, что Синанджу не будет голодать до скончания века.

Но Смит не знал, о чем он просит. 0и не знал легенду о Шиве. Люди, подобные Харолду Смиту, не верят в такие вещи. Они верят только тому, что слово Мастера Синанджу крепко.