Конец игры - [23]

Когда Сфагам, не выдержав, рассказал о своих мыслях наставнику, тот, выслушав всё, как обычно, с вниманием и участием, сказал, что щель в реальности — это не что иное, как дорога в тонкий мир. "Ты счастлив, ибо уже теперь знаешь, зачем тебе туда идти. Это облегчит дорогу".

После этого разговора Сфагам переключил всю свою недюжинную, как вскоре выяснилось, внутреннюю силу на достижение успеха в занятиях. Теперь у него была цель. Будучи ребёнком, Сфагам не мог ещё ясно сформулировать её в словах, но суть заключалась в том, что он твёрдо вознамерился превратить свою внутреннюю жизнь в реальность и пребывать в ней неизбывно. И ещё, может быть, соединив свою волю, фантазию и видения души с силами тонкого мира, потеснить и хоть немного исправить эту глупую, грубую и злобно отчуждённую реальность, самонадеянно и нагло притязающую на единственность и неразрывность. Но это — если получится. Главное — избавиться от неё. Цель казалась вполне достижимой. Упорство Сфагама в занятиях не знало границ и удивляло учителей. Уроки давались Сфагаму сравнительно легко ещё и потому, что он никогда никому не завидовал. Успехи его товарищей не вызывали у него ничего, кроме искреннего восхищения. От души радуясь успехам других, он уже тем самым нащупывал путь к их достижению. Но главная побуждающая сила коренилась глубже. Одна только мысль, что его заветная цель не будет достигнута, кидала Сфагама в объятья ужаса и тоски.

С годами, научившись защищаться от реальности презреньем и изощрённой иронией, он научился также не думать о цели — наставники были правы, говоря, что, идя по дороге, надо думать о самой дороге, а не о том, что тебя ждёт в конце её. Иначе слишком часто будешь спотыкаться, а когда дойдёшь, то цель может оказаться не той, да и ты сам будешь уже не тот, что в начале пути. Но, изгнав из сознания болезненно беспокоящий образ цели, Сфагам сохранил ей верность в своём сердце и никогда не забывал о ней, неуклонно поднимаясь по ступеням мастерства.

Он осторожно взял яблоко с холодной мраморной плиты. Внимательный взгляд узнавал на нём каждое мельчайшее пятнышко. Сейчас, держа в руках заветное яблоко, Сфагам почувствовал странную уверенность. Быстро осмотревшись, он решительно направился к одной из многочисленных дверей в тронном зале, которые до того были совершенно незаметны.

* * *

Порывы ночнго осеннего ветра уже по-настоящему трепали кроны деревьев, закручивая хороводы сорванных листьев. Тревожный шум ветвей временами становился почти оглушительным и перекрывал настойчивый шелест дождя, грозившего погасить дымный костёр. Олкрин то и дело вскакивал и возился возле огня, то так, то этак перекладывая отсыревший хворост. Добившись, наконец, надёжного пламени, он по привычке бросил взгляд на учителя, неизменно сидевшего, вот уже который день, всё в той же оцепенело неподвижной позе. Произошедшая в образе учителя перемена заставила Олкрина вздрогнуть. Всегда закрытые глаза Сфагама теперь были открыты, и их неподвижный взгляд был устремлён вперёд. В сочетании со скульптурной неподвижностью всей фигуры и лица это живое и в то же время неживое состояние глаз выглядело пугающе противоестественным.

Олкрин в растерянности приблизился. Глаза учителя смотрели сквозь него, не реагируя ни на свет, ни на едкий дым костра, то и дело направляемый ветром прямо в лицо. Вблизи было видно, как капли дождя падают с давно промокших волос и разбиваются на мельчайшие частицы водяного бисера, ударяясь о нечувствительную поверхность неподвижного лица. Олкрин осторожно снял мокрый лист, попавший в волосы учителя. Что ещё он мог сделать? Вглядевшись в расширенные зрачки Сфагама, он будто бы различил в них смутное движение нездешних отражений. Ему увиделись неясные очертания маленькой комнаты, и в ней что-то происходило, но что именно — разобрать было невозможно.

С тревожно бьющимся сердцем ученик вернулся на прежнее место и сел, подперев голову руками, готовясь скоротать всю ночь у костра. Заснуть в маленьком шалаше всё равно бы не удалось — не стоило даже и пытаться.

* * *

Комната, в которую Сфагам зашёл, миновав несколько коридоров и проходных залов столь уверенным шагом, будто заранее знал, куда идёт, была более чем знакомой. Это была та самая келья, в которой он провёл долгие годы учения в Братстве. Комната была одновременно и та и не та. Всё было на своём месте — и маленькое окошко в монастырский сад, и полка с книгами, и кувшин с водой, и узкая лежанка, вписанная в тесный каменный закуток слева от двери. В отличие от большинства других келий, обитель Сфагама имела неправильную форму. Лишь с годами понял он, как ему с этим повезло.

Он провёл пальцем по кожаному переплёту томика стихов Тианфальта, который всегда лежал наверху в стопке книг. Слой пыли был не старше двух-трёх дней. Да, всё было вроде бы так, как в день его отъезда из Братства. И всё-таки не так. Эти стены не были пропитаны его мыслями. А каждая клеточка этого тесного пространства не содержала в себе вобранную за многие годы бесконечную вселенную его чувств, переживаний и фантазий. Это не было вместилищем тайной бесконечности душевного опыта, это была просто тесная комната. Не совсем чужая, но и не своя.