Конец игры. Биография Роберта Фишера - [32]

Хотя может быть есть частица истины в утверждении Файна, что злость Бобби была вызвана всего лишь попыткой психоаналитика «сблизиться» с ним, снять с него «наслоения», главная причина того, что Бобби перестал с ним навсегда разговаривать, заключалась в попытке «обмана», и использовании шахмат в качестве средства. Файн хвастливо писал об «исторической иронии, когда из двух сильнейших шахматистов США двадцатого века одни едва не стал психоаналитиком другого». Это вряд ли.

Бобби, со своей стороны, не думал, что с ним что-то не так. В тринадцать лет его поведение в шахматных турнирах и в клубе было вполне доброжелательным, но, подобно многим тинэйджерам, он говорил иногда слишком громко, неуклюже двигался, проходя между рядами играющих, не всегда вел себя воспитанно и «не вылезал» из-за шахматной доски. Ничто в его поступках — в то время — не указывало на наличие серьезных проблем или продвинутого невроза.

Возможно, монография Файна дала толчок прессе; когда бы журналисты ни брались рассказывать о шахматистах, они обязательно находили в них отклонения. Бобби по этой причине часто становился жертвой извращенной интерпретации своей личности. Если у него брали интервью, то обязательно задавали покровительственно-оскорбительные вопросы («Как, у вас нет девушки?»… «А все шахматисты ненормальны?»), и он быстро понял, что сказанное им будет искажено так, чтобы он выглядел фриком. «Задавайте мне нормальные вопросы, — попросил он одного журналиста, — не надо выставлять меня ненормальным». Другому он высказал свое мнение о пишущей братии: «Эти ребята всегда пишут гадкие истории про меня. Они говорят, что я глупый, и что у меня нет таланта ни в чем, кроме шахмат. Это неправда».

В некоторых статьях утверждалось, что Бобби — ученый-идиот с ударением на втором слове. Журнал «Чесс Лайф», негодуя на такое отношение, стал на его защиту, выступив со статьей «Травля Фишера», где назвал подобную писанину «полной чепухой».

Разумеется, Фишера захватили шахматы, и он проводил многие часы за их изучением, но, вероятно, не меньше времени тратили музыкальные вундеркинды на свои упражнения, бесконечно сидя за роялем. И у него были и другие интересы, включая спорт. Он следил за хоккеем, много играл в теннис, ходил на лыжах, плавал и являлся членом «Пин-Понг» клуба в Манхеттене. Его интересовали достижения в научной сфере. И совсем не интересовали гипноз и доисторические животные, что утверждалось в статьях поп-культуры.

Пресса иногда негативным образом влияла на мнения тех, кто окружал Бобби. Некоторые члены манхеттенского клуба начали считать его meshuggener — уничижительный термин на идиш, означающий «тронутый». Но другие, и также на идиш, определяли его как gaon — искренний.

Но несмотря на все эти разговоры относительно Бобби, включая прозвища и обидные комментарии, он продолжал играть и всё глубже понимать шахматы. В течение одного года — от 1956 к 1957 — его официальный рейтинг вырос невероятно, ему было всего четырнадцать, а он уже официально стал мастером, самым молодым в истории США. По правилам Шахматной Федерации ему уже нельзя было участвовать в любительских турнирах, против чего он и не возражал. Бобби всегда хотел играть с как можно более сильными шахматистами, полагая это лучшим способом повысить свое мастерство. И каждый раз, когда он обыгрывал противника с более высоким рейтингом, его собственный рейтинг возрастал.

В июле, через четыре месяца после матча с Эйве, Бобби отправился в Сан-Франциско, чтобы снова сыграть на юниорском чемпионате США, который он и выиграл второй год подряд. За каждый выигрыш его наградили пишущей машинкой, а также призом и именным дипломом на пергаментной бумаге. Став обладателем сразу двух печатных машинок, Бобби начал по книге учиться на ней печатать — закрывая буквы лентой, чтобы запомнить их позиции, определяя стартовую позицию и затем проверяя себя, а имеет ли смысл напечатанная им фраза. Он научился быстро находить нужные клавиши — с памятью Бобби никогда проблем не испытывал — но так никогда и не научился печатать вслепую.

Венцом всех его побед стал выигрыш у гроссмейстера Сэмюэля Решевского в выставочной партии, состоявшейся в манхеттенском шахматном клубе, хотя Бобби впоследствии и не считал этот подвиг таким уж большим достижением: Решевский играл вслепую, а Бобби — нет, в формате десять секунд на ход. И все-таки это был первый гроссмейстерский скальп.

После победы на юниорском чемпионате в Сан-Франциско вместо того, чтобы вернуться в Бруклин и оттуда отправиться в Кливленд для участия в USA-опен, Бобби остался на Западном побережье. Это дало ему три недели свободы, — он играл в шахматы, путешествовал по Калифорнии. Компанию ему составили три других тинэйджера из турнира, они посетили Лос-Анджелес и Лонг-бич, где его приняли в доме шахматного игрока-антрепренера Лины Круметт, и он плавал у нее в бассейне. Элегантная агентша по связям с общественностью, Круметт организовала шахматный салон у себя дома, за посещение которого игрокам нужно было платить. В 1940-х она была одной из сильнейших шахматисток США. Встретив Бобби, она начала относиться к нему по-матерински и стала одним из немногих друзей на всю жизнь, — в итоге Лина сыграла важную роль в его карьере.