Конец игры. Биография Роберта Фишера - [18]

Он занял 15-е место, и его наградили шариковой ручкой, вероятно, потому, что он был самым юным участником. Позднее он рассказывал: «Я не радовался, когда мне вручили ручку, она мне казалась похожей на те, что я всегда мог купить за четверть доллара». Через несколько недель, когда с матерью они проходили мимо аптеки, она ему указала на ручку в витрине, идентичную подаренной. На ярлыке указывалась цена — 10 долларов. «Я почувствовал себя лучше», — не без сарказма заметил Бобби.

В результате своего участия в турнире Бобби впервые увидел свою фамилию напечатанной в газете, первая ласточка того острого внимания, которое будет обращено на него всю его жизнь.

«Нью-Йорк Таймс» посвятила событию небольшую заметку, помещенную в подвале последней полосы, где обычно печатаются некрологи. Ей был предпослан заголовок — ИСТМЕН ВЫИГРЫВАЕТ НА ВАШИНГТОН-СКВЕР — 12-ЛЕТНИЙ МАЛЬЧИК БЛИЗОК К ПОБЕДИТЕЛЯМ.

Хотя победителем вышел Чарльз Истмен, чернила достались Бобби. «Таймс» рассыпалась в похвалах: «Многие из толпы в 400 человек полагают, что лучшую игру продемонстрировал Бобби Фишер. Несмотря на соперничество с более взрослыми и опытными противниками, его не могли обыграть до вчерашнего дня, когда он вошел в число 15-ти лучших в турнире».

После смерти деда Бобби по материнской линии Якова Вендера, среди его бумаг нашли этот номер газеты с пожелтевшими страницами. Бобби прокомментировал с печалью и болью: «Мой дед мало интересовался [мною] и ничего не знал о шахматах». Но ирония грустного факта не ускользнула от Бобби. Он осознал, что дед, вероятно, гордился им с самого начала его шахматной карьеры, но никогда об этом не говорил.

Глава 3 Из головы Зевса

Летом 1955 года Бобби стал завсегдатаем мест сбора любителей шахмат и в результате поднял свое мастерство на новый уровень. Нигро часто брал его с собой в Центральный Парк, где они во взятой напрокат лодке час или два медленно плыли по спокойному озеру сквозь поля лилий, подобно гребцам конца XIX века с полотен импрессионистов. Веслами работал в основном Бобби, что сделало его более широким в плечах.

Однажды в субботу днем по дороге из парка домой, Бобби заметил медную табличку на фасаде каменного дома на шикарной улице Сентрал-парк-саут, проходящей вдоль границы парка. Надпись была простой: «МАНХЕТТЕНСКИЙ ШАХМАТНЫЙ КЛУБ», но она взволновала Бобби — он смотрел во все глаза на нее и на открытое окно на первом этаже. Он даже запнулся на ходу: буквально в дюймах от него в помещении за столиком сидели два игрока, сосредоточенно передвигая фигуры по доске. Мужчинам хотелось глотнуть свежего воздуха в эти душные летние дни. Клуб казался гостеприимным. Бобби робко повернулся к Нигро: «Мы можем войти?» Учитель ответил просто: «Давай попробуем».

«Мы искали возможность укрыться от жары, — вспоминал Бобби. — Как только я увидел табличку, то сразу захотел войти, и внутри с первой минуты мне всё понравилось». Клуб был декорирован трофеями; портреты маслом легендарных шахматистов — Ласкер, Морфи и Капабланка; фотографии современных мастеров; книжные полки, заставленные книгами по шахматной стратегии. Когда они вошли, за разными столиками игралась дюжина партий. Детей Бобби не увидел.

Вальтер Шипман, один из клубных директоров, подошел к новеньким, которые замешкались в дверях. 26-летний начинающий адвокат (впоследствии станет международным мастером) приветствовал бруклинскую парочку и сразу нашел для Бобби пару. Бобби быстро разделался с соперником, который позвал другого игрока, чтобы тот испробовал силу мальчика. И второго постигла та же участь. Клубные игроки начали собираться вокруг столика Бобби — они еще не осознавали, что имеют дело с вундеркиндом, но понимали, что парнишка был чем-то исключительным. Посыпались вопросы: «Где ты учился шахматам?», «Сколько тебе лет?», «Где ты живешь?», «Где научился этому варианту?».

Бобби дебютировал в элите шахматного братства Нью-Йорка. Его представители понимали, что в отличие от большинства начинающих (хотя он и не был уже начинающим, так как играл четыре года в бруклинском шахматном клубе, куда попал в восемь лет), Бобби видел всю доску как единое целое. Он не на каждом ходу делал лучший выбор, но никогда не ставил одно- или двухходовые «дешевые» ловушки, и сам в них не попадался.

Шипман, входивший в двадцатку сильнейших шахматистов США, оценил потенциал мальчика. Он сыграл с ним «всерьез» серию блиц-партий по секунде на ход, и Бобби выиграл треть из них. Шипман вспоминал: «Меня настолько поразила его игра, что я познакомил 12-летнего парнишку с Мариусом Каспером, президентом клуба, миллионером и преуспевающим изготовителем одежды, чье предложение о бесплатном членстве Бобби охотно принял». Бобби стал самым молодым членом клуба в его истории. Каспер ему сказал, что он может приходить хоть каждый день, если захочет. Бобби сиял. Он походил на маленького мальчика, которому отдали «на разграбление» магазин с конфетами.

Манхеттенский шахматный клуб был сильнейшим в стране и вторым по «возрасту». Его основали в 1877 году, через три года после шахматного клуба Механического института в Сан-Франциско, и многие годы его членом становился практически каждый великий игрок, «производимый» в США. Шахматные энтузиасты города и даже других стран, знавшие о клубе с почти мифологической историей, приезжали в Нью-Йорк только для того, чтобы стать его членом, повысить уровень своей игры и получить шанс сразиться с великими. Его притягательность была сродни той, которой обладал Париж в 1920-х годах, но для людей искусства, устремлявшихся в город, дабы добиться совершенства под руководством опытных наставников. Клуб стал местом проведения двух матчей на мировое первенство (Стейниц-Цукерторт в 1886 году, и Стейниц-Гунсберг в 1890-91), и каждый год, начиная с 1930, принимал в своих стенах чемпионат США. Среди его членов преобладали представители еврейской нации, в их среде игра практиковалась несколько веков и получила высокое развитие. В Нью-Йорке на тот момент проживало более миллиона евреев, большинство из которых были иммигрантами, и многие из них принесли с собой в новую страну любовь к шахматам. В 1974 году Энтони Сэйди написал в книге «Мир шахмат», что «возможно, половина из всех великих шахматистов прошлого — евреи». Когда Бобби спросили, является ли он евреем, он ответил: «Частично. Моя мать еврейка».