Конец "черной тропы" - [10]

— Никифор! Да ты что разлегся, глянь-ка, кто приехал! Антон!

А Никифор Алексеевич, кряхтя, уже вставал с постели, было видно, не сразу сообразив, о каком Антоне так радостно воскликнула его старуха. Но признал гостя, едва тот подошел, обнял, пустил слезу, вспомнив своего погибшего сына, только и сказал для начала: «Живой!».

— Вы, наверное, считали меня погибшим? — спросил Антон не без умысла, желая сразу сориентироваться, как вести себя.

Да уцелеть-то у таких, как ты, шансов мало было. Нынче удивительно не когда убьют, а когда жив.

— У каких таких-сяких? — навострился Сухарь, смотря в бесхитростное лицо дяди.

— С твоего, Антоша, года, поди один на сотню с войны домой воротился. Скидывай шинельку, приглашения не жди.

— А ты пригласи, гость он,— из-за печки тоненько упрекнула тетка Ивга.

— Ранен был или обошлось? — поинтересовался старик, наблюдая, как раздевается племянник.

— Два раза меня зацепило, но здоров,— Антон повесил шинель на гвоздь, выпил из ведра воды и вернулся к столу, заметив, что родич неспроста не отрывает от пего глаз.

— Правильно делаешь, что не носишь ни наград, ни знаков,— сам ответил старик на возникший у него вопрос.— А то неспокойно у нас тут.

Антон не захотел показаться непонятливым, к тому же ему до тонкости не ясно было отношение дядьки к бандитам.

— Меня не тронут,— уверенно успокоил он и пояснил: — После плена я полтора года сидел, проверяли, вот отпустили. Что я им, этим бандюгам. Ни вреда, ни пользы. Настрадался, хватит, наверное, с меня, будет,— медленно говорил Антон, так и не уловив ни худого, ни доброго оттенка в цепком взгляде Никифора Алексеевича. Бывает же так, и родной человек становится загадкой. Хотя особо-то разгадывать своего дядьку Сухарю вроде бы ни к чему было, потому как получил о нем исчерпывающую информацию: с бандитами связи не имел и не имеет. Дважды предупреждался ими о возможной каре — за участие в лесозаготовках и в охране сельмага.

— Они вред найдут, если ни к ним не идешь, ни еды им не несешь.

— Ну это мы еще посмотрим...

— Ничего ты не насмотришь,— перебил Никифор Алексеевич и вдруг спросил: — Чего домой не поехал? Я это не к тому... живи на здоровье, нам даже лучше, места хватит.

— Нет дома, разве не знаешь? Отец номер, мать к Евдокии уехала. В Самборе никого из наших.

— Когда же Тимофей помер-то? — с фальшивинкой в голосе и вытаращенных глазах, изображавших сожаление, спросил Никифор Алексеевич и сам заметил наигрыш, поднялся из-за стола, взял из рук тетки Ивги миску с квашеной капустой и солеными огурцами, поставил перед гостем. Переспросил: — Погиб или помер?

Сухарь окончательно понял: дядька крутит, проверяет его.

— Ты же, дядя, ездил на его похороны ровно два года назад по весне.— Племянник ожидал, что старик безмерно смутится либо, ошарашенный, будет отнекиваться, тогда ему было бы сказано: а кто же после поминок залез в ванную и блаженно разлегся в ней: «Боже ж ты мой, то ж настоящая люлька, я спать в пей буду. Какая же она удобная». И действительно, проспал в ней ночь, мать Антону об этом рассказывала.

Но, уличенный во лжи, старик не смутился.

— Соврал,— не моргнув, ни капельки не усовестившись, признался он и легко повторил: — Взял и соврал.

— Нынче без этого нельзя,— решил подладиться Сухарь.— Тем более если ложь не в ущерб людям, а на пользу.

— Вранье оно и есть вранье,— резко отмахнулся Никифор Алексеевич; и этот с чувством жест не только напомнил, но и подтвердил племяннику, насколько родич его не любил и до сих пор не переносит лжи, за что вправе рассчитывать на уважение к себе.

— Нет, не испортился ты, дядя, за войну,— прикоснулся к его руке Антон Тимофеевич и добавил: — Какой был!

— Ты чего приехал? Не таись, свои помогут,— поняв и оценив сказанное, с мягкостью заговорил Никифор Алексеевич.

Начала такого разговора ждал Сухарь. Ему нужно было выговориться по своей легенде, попробовать поимпровизировать вокруг нее, послушать собственную интонацию и меру нажима в голосе для правдоподобия, что в целом должно придать ощущение уверенности перед встречей с бандитами. Первое впечатление всегда очень важно, хотя известно, что оно бывает и обманчивым.

— Случайная необходимость заставила, дядя Никифор. Когда проверку проходил после плена, написал в анкете, что отец умер, а мать уехала к дочери, моей сестре, адреса ее не знаю...

— Да как же это ты, в Орехове она Запорожском,- живо вставил Никифор Алексеевич, и по лицу его было видно, говорил участливо, не заподозрив обмана.

— Тогда-то я не знал... Ну а в графе, к какому месту жительства отправляюсь, надо было указать адрес. Чей же еще я, кроме вашего, напишу? Вот мне и выдали приписное и проездные документы через Луцк в Баево.

— И тут твой дом,— согласно кивнул дядя Никифор и сунулся к окну — кого-то увидел во дворе,— сообщил: — Мирон семенит. Пронюхал уже, видать, о тебе, Антон, ему всюду бандюги мерещатся.

— Кто такой?

— Кормлюк-то? Мирон Иваныч? Секретарь сельсовета.

— Ну-у!..— уважительно поднялся Антон Тимофеевич, считавший любого на этой должности в здешних краях человеком отважным. — Ему по должности положено порядок блюсти.