Конец Большого Юлиуса - [29]

— Глупо все это! — вдруг отчетливо сказал вслух Горелл.

— Что глупо? — испуганно подняла голову Юля. — О чем ты, Костенька?

— Лежи, лежи, это я так! — напряженно засмеялся Горелл. — Ссориться нам с тобой глупо, вот о чем я… — успокаивающе объяснил он.

Не мог же он ей сказать, что вспомнил в эту минуту, как несколько месяцев назад в Париже жена одного коммерсанта, связанного с лабораториями крупных ученых, вот так же плакала у него на плече. — «Я делаю для вас преступные вещи, Аллан! — всхлипывала она. — Я предаю мужа, добываю для вас эти ужасные сведения… Но помните, есть бог! Я несчастная женщина с разбитой жизнью, и если вы обманываете меня, — он вам отомстит!»

«М-да! — подумал с неприязнью Горелл. — Если бы я боялся только одного господа бога! Какая бы это была чудесная, спокойная жизнь!..»

Но так или иначе Юля на время успокоилась и с утра до вечера бродила по магазинам, прицениваясь к шубам, отрезам и воротникам.

Горелл отправился к Пономареву.

Довольно много времени пришлось потратить на телефонные звонки, прежде чем он разыскал Александра Петровича в одном из московских институтов Академии наук. Биллиджер напал на верный канал: при первом же упоминании о семье Горбачевых голос Пономарева утратил всякую официальность, а минут через двадцать, получив пропуск, Горелл уже входил к нему в кабинет.

Пономарев был один.

— Ну, как они там поживают? — оживленно заговорил он, выходя навстречу Гореллу. — Как чувствует себя Андрей Аниканович?

— Разно! — сдержанно улыбнулся Горелл, пожимая руку Пономареву. — Ведь вы знаете, у старика больное сердце. В последнее время начал сдавать, но храбрится!

— Неукротимый человек! — с восхищением повторил Пономарев, возвращаясь к своему креслу за столом. — Садитесь, пожалуйста…

— Константин Иванович! — быстро подсказал Горелл.

Пономарев и Горелл взглянули друг на друга, и несколько секунд оба напряженно молчали. Потом как-то одновременно усмехнулись, и Горелл заговорил о семье Горбачевых и о Вале Макаровой, подруге Сонечки, которую Андрей Аниканович просит устроить на физический факультет МГУ.

Горелл говорил также о том, какое это счастье быть молодым, поступать на первый курс университета, о старой дружбе, о Челябинске и о многом другом…

А Пономарев слушал и все никак не мог понять, что не нравится ему в этом человеке.

«Сильный физически человек! — думал Пономарев, разглядывая гостя. — С хорошей реакцией. Но что в нем отталкивает?» — и вдруг уловил: неприятным представлялся не сам Горелл, а просьба Андрея Аникановича.

— Вы на каком предприятии в Челябинске работаете? — спросил он Горелла.

Горелл неторопливо назвал предприятие, указанное в списке Биллиджера. И в ту же минуту Пономарев уловил в глазах Горелла обеспокоенное выражение. Оно было мимолетным, но острым.

— Я постараюсь помочь… — смущенно сказал Пономарев. — Это, конечно, не так просто, как вам кажется…

— Нет, нет, если это хоть сколько-нибудь затруднительно для вас, — не надо! — быстро перебил Горелл. — Мне и Андрей Аниканович так наказывал: «Если, говорит, он не захочет — не настаивай!»

— Дело не в том — «хочу» я или «не хочу», — раздраженна сказал Пономарев. — Я думаю, как это практически осуществить. Я ведь почти не бываю сейчас в Москве, все время под Каменногорском.

— Может быть, вы напишете рекомендательное письмо? — оживленно подхватил Горелл. — Я уверен, что письма достаточно.

— Письмо это, пожалуй, самое лучшее! — согласился Пономарев. — Как вы сказали зовут эту девушку? Валентина Макарова?

Он присел за письменный стол и размашистым почерком набросал письмо.

Прощаясь, Горелл вдруг почувствовал, что настроение у него падает. Почему? Пономарев принял его крайне любезно. Даже пригласил заходить при случае. И все-таки Горелл, вышел из кабинета, досадуя на себя. Несмотря на явную удачу, свидание не получилось. В чем же был просчет? Горелл продумал каждую интонацию Пономарева и не понял. А потом решил, что опасения его пусты. Нервы начинают изнашиваться, вот и все. Каменногорск — вот самое главное! И как чистенько Пономарев это главное выболтал!

А Пономарев, расставшись с Гореллом, никак не мог удержаться от ощущения досады и тревоги.

К вечеру тревога усилилась. Просматривая мысленно события последней недели, стараясь отыскать в них причину его беспокойства, Пономарев вдруг понял, что дело не в нем самом.

Вечером позвонил Смирнов.

— Дела мои ничего себе… — вяло бормотал Пономарев. — Нет, ничего новенького. Почему голос хилый? Да так, раздосадовало кое-что. Понимаешь, обидно, когда хороший человек… И не просто хороший, а служивший для тебя в течение ряда лет примером, образцом честности, вдруг… Впрочем, тебе это не интересно. Все интересно? Ну как бы тебе это объяснить. Просто объяснить? Короче говоря, ты знаешь, какой у нас конкурс поступающих на физический факультет? Огромный. И вот сегодня ко мне явился один тип и просил, по поручению этого самого моего друга, устроить по протекции одну девицу. Хорошие люди так не поступают? Да ведь это, знаешь, как сложится. Так не бывает? Что за тип? Нет, я его прежде никогда не видел. Тип как тип, неприятный, больше ничего не могу сказать. Днем приходил в институт. Нет, для себя он ничего не просил. Откуда я знаю, почему Андрей Аниканович сам не написал? Может, болеет. Да нет, тип этот ни при чем. Меня поразил странный поворот мозгов у Андрея Аникановича. Святой был человек, и вдруг в таком деле, как студенческий конкурс… Начинается… Ничего в этом для тебя интересного нет. Пожалуйста, присылай, только имей в виду, завтра утром я уезжаю.