Конец Большого Юлиуса - [27]

Когда плечи у него деревенели от перелистывания газетных комплектов, когда начинало тошнить от голода, он шел в буфет и там рядом с гостеприимными приветливыми людьми ел их хлеб и, беседуя, продолжал ворочать в мозгу очередную партию материала, собранного за утро, прикидывая, как бы ловчее навредить этим людям.

В конце концов, он нашел способ.

На странице газеты «Пионерская правда» Биллиджер прочел заметку о том, что пять лет назад профессор Пономарев, лауреат Сталинской премии, побывал в школе-десятилетке и беседовал с учениками.

Пономарев рассказал ребятам, как он учился, как, будучи аспирантом в самый тяжелый, первый год Великой Отечественной войны, вынужден был уехать в Челябинск и продолжать там работу над диссертацией. В Челябинске его приютила большая рабочая семья токаря по металлу Андрея Аникановича Горбачева. Заметив, как напряженно трудится молодой Пономарев, как стыдно ему, что он, молодой, здоровый человек, находится в тылу, Горбачевы сделали все зависящее от них, чтобы облегчить жизнь Саше Пономареву. Возвращаясь с завода, где он осуществлял свою диссертационную работу, Пономарев всегда получал тарелку горячего супу и кружку чая. Жена Андрея Аникановича чинила его одежду с такой же заботой, как и своим детям, а сам Андрей Аниканович часто подсаживался в свободную минуту к юноше и беседовал с ним обо всем, что тревожило Пономарева, помогал ему правильно разобраться в своих мыслях, найти свое настоящее место в жизни. «Многим я обязан этой чудесной семье потомственных челябинцев и теперь не порываю дорогой для меня связи…»

Биллиджер тяжело задышал в нос, прочитав заметку. Он выписал ее целиком и сейчас же заказал комплекты челябинской газеты за все годы, начиная с 1941.

Он был терпелив и вынослив, как лошадь. Он просмотрел все комплекты и выудил из них кое-какие материалы о Горбачеве. Там были подробности о семье Горбачева — как переезжали они в новый дом, как Андрей Аниканович ходил голосовать на выборах в Верховный Совет со своим младшим внучком Витей. Биллиджер познакомился с фотографией Сони Горбачевой, талантливой молодой работницы, лучшей лыжницы города. Портрет ее был напечатан тут же, рядом с заметкой, и Биллиджер внимательно рассмотрел смеющуюся девушку в вязаном колпачке, из-под которого падали на плечи влажные от снега толстые косы.

Двое суток Биллиджер анализировал добытый материал, а потом представил Робертсу схему: Горелл легально разыщет Пономарева и явится к нему как бы от семьи Горбачевых с просьбой помочь Сониной подруге Вале Макаровой поступить в университет на физический факультет.

Горелл попробует установить с Пономаревым контакт. Если это не удастся, он присмотрится к ученому, готовясь к диверсии, и, главное, постарается установить местонахождение его лаборатории.

Слушая Биллиджера, Робертс долго мял в ладонях свое круглое розовое лицо и вздыхал. Все это ему не нравилось. Не нравилась спешка. В таких делах не торопятся, а его почти каждый день запрашивали по телеграфу, требуя ускорить ход событий.

Робертсу не нравился портной, выполнявший обязанности связного, — он явно трусил и, что было хуже всего, перестал интересоваться деньгами. Но другого связного не было!

— Хорошо!.. — невесело сказал Робертс. — Во всяком случае это наиболее разумный вариант. Подготовьте информацию для передачи, Биллиджер! Сегодня вечером я иду в театр.

Господин Робертс любил балет.

В тот момент, когда машина останавливалась перед театральным подъездом, маленький, смятый носик его краснел, а ноздри начинали вздрагивать.

Совершенно другие чувства испытывала госпожа Робертс, входя в ложу театра.

Каждая балерина была смертельным врагом — ведь на нее с вожделением смотрел Робертс в полевой бинокль. Просто невозможно было оторвать его от этого ужасного бинокля. Госпожа Робертс улыбалась, отвечая на поклоны дипломатов, находящихся в соседней ложе, но сердце ее, как оно страдало, бедное, измученное ревностью, истекающее черной, едкой кровью!

— Вы безнравственный человек! — говорила она чуть слышно. Бинокль вздрагивал, но оставался у глаз господина Робертса. — Вы отвратительны мне! — твердила госпожа Робертс, с ужасом всматриваясь в зеленоватые сумерки сцены. Оркестра уже не существовало, это само тело Стручковой, почти неправдоподобное в своей прелести, источало волны музыки… — Вы смешны, да, да, вы смешны, мерзкий человек! — задыхаясь от обиды, шептала госпожа Робертс. Зубы господина Робертса поскрипывали, но бинокль оставался прижатым к глазам… Ведь единственное, что не могла сделать железная Элеонора, как называли ее в посольстве, это вырвать из рук мужа бинокль!

Сегодня, войдя в ложу, Робертс обернулся к капельдинеру и сказал:

— Программу, пожалуйста! Капельдинер, сутулый человек с больным,

темным лицом, подал программу.

Робертс сунул руку в карман и, вынув сложенную вдвое трехрублевку, вручил ее капельдинеру.

— Благодарю вас! — сказал капельдинер и шагнул назад, зажимая в ладони трехрублевку.

Люстры сначала потускнели, затем погасли. Началась увертюра к «Лебединому озеру».

Робертс облегченно вздохнул и опустил потные, слегка дрожащие пальцы на бинокль.