Конец Ангела - [24]

– Это случилось за несколько дней до твоей свадьбы, мальчик мой. Чувствуешь, какое совпадение? Это всё судьба, судьба! После четырёх лет чистой безмятежной дружбы… Мы бранились день-деньской, но только при посторонних. Потому что, понимаешь, это внушало людям мысль, что у нас любовь. А если бы мы не ссорились, кто бы в это поверил? Вот мы и поносили друг друга, словно нас чёрт за язык дёргал, а все посмеивались: «Вот она, настоящая страсть!..» Сейчас я расскажу тебе про одну нашу ссору, ты с ума сойдёшь: ты, конечно, слышал про мнимое завещание Массо…

– Какого Массо?

– Массо один, ты прекрасно его знаешь! Завещание, которое он якобы передал Луизе Мак-Миллар… Это случилось в девятьсот девятом году, я тогда была в компании Жеро, в числе его «верных собачек», нас было пятеро, и он угощал нас в Ницце каждый вечер в «Прекрасной Мельничихе», да, тогда на набережной все только на тебя и смотрели, ты появлялся весь в белом, как английский младенец, и с тобой Леа, тоже в белом… Ах, какая пара! Восьмое чудо света! Жеро поддразнивал Леа: «Ты слишком молода, дитя моё! И к тому же чересчур горда, я найму тебя лет через пятнадцать-двадцать…» И такой человек ушёл из жизни!.. На его похоронах лились настоящие слёзы, толпа рыдала… Да, так я доскажу про завещание…

Поток мелких событий, сумбурных сожалений, сценок из довоенной жизни, воссозданных в стиле вдохновенной плакальщицы, захлестнул Ангела. Он склонился через стол к Подружке, тоже придвинувшейся поближе, голос её в трагических местах понижался, она то испускала внезапный стон, то разражалась смехом, и он вдруг увидел в зеркале, как они вдвоём похожи на недавно шептавшуюся здесь пару. Он встал, чтобы разрушить это сходство, и бармен встал тоже, но не приблизился, как хорошо вышколенная собака, когда хозяин уходит из гостей.

– Ладно, – сказала Подружка, – доскажу в следующий раз.

– После следующей войны, – пошутил Ангел. – Скажи, эти буквы… Брильянтовый вензель… Это ведь не твой?

Указывая пальцем на ридикюль, он слегка подался назад, как если бы сумка могла вдруг ожить.

– От твоих глаз ничто не может укрыться, – восхитилась Подружка. – Конечно, не мой. Представь себе, это её подарок. Она сказала: «На что мне теперь все эти зеркальца и пудреницы, когда у меня рожа старого жандарма!» Это же нелепо, согласись…

Чтобы заставить её замолчать, Ангел придвинул к ней сдачу со ста франков:

– Возьми себе на такси.

Они вышли через чёрный ход, и потускневшие фонари оповестили Ангела о том, что ночь на исходе.

– Ты не на машине?

– Нет. Я хожу пешком, мне полезно.

– Твоя жена за городом?

– Нет. Она не может оставить госпиталь. Подружка покачала своей амёбоподобной шляпой.

– Я знаю. У неё благородное сердце. Её представили к ордену Почётного легиона, мне баронесса сказала.

– Что-что?

– Останови-ка мне, малыш, вот это, закрытое… Шарлотта в лепёшку расшиблась, у неё есть ход к людям из окружения Клемансо. Это отчасти искупает историю с Ритой… но только отчасти. Душа у неё черна, как ужасы преисподней!

Ангел усадил Подружку в такси, где она слилась с темнотой и перестала существовать. Стоило ей умолкнуть, как он засомневался, видел ли её вообще, и огляделся вокруг, вдыхая пыльный воздух ночи, предвещавшей знойный день. Ему вдруг показалось, как это бывает во сне, что сейчас он проснётся у себя дома, среди политых садов, птичьего пения и запаха испанской жимолости, чувствуя рядом едва намеченный изгиб бедра своей молодой жены… Неожиданно из машины раздался голос Подружки:

– Улица Вилье, двести четырнадцать! Запомни мой адрес, Ангел! Да, и имей в виду, я часто обедаю в «Жирафе», на улице Ваграм, если вдруг будешь меня разыскивать… Слышишь, чтоб ты знал, где меня найти…

«Что у неё в голове? – думал Ангел, ускоряя шаг. – Разыскивать её! Большое спасибо. В следующий раз я перейду на другую сторону, если её увижу».

Свежий и отдохнувший, он с лёгкостью шагал по набережным и только на площади Альма взял такси, чтобы доехать до дома. Незримое пламя уже окрашивало бронзовыми отсветами восток, напоминая скорее закат, нежели летний рассвет. Облаков не было, над Парижем нависло какое-то кристаллическое марево, тяжёлое и неподвижное, которое с минуты на минуту должно было озариться пожаром, тёмным огнём раскалённой меди.

Ибо большие города и их предместья лишены в жару розовеющей влаги, сиреневой бледности цветов и голубизны росы, радующих взор везде, где дышат деревья и травы.

Ангел повернул в замочной скважине маленький ключ. Особняк спал. В вестибюле ещё витали слабые запахи вчерашнего ужина, и ветки жасмина, стоявшие в белых вазах, таких высоких, что в них мог бы спрятаться человек, наполняли воздух удушливой отравой. Незнакомая серая кошка прошмыгнула мимо Ангела в сад и с безопасного расстояния холодно посмотрела на чужака.

– Поди-ка сюда, киска, – тихо позвал Ангел.

Кошка, не убегая, смерила его презрительным взглядом, и Ангел вспомнил, что животные, будь то лошади, собаки или кошки, всегда сторонились его; В ушах у него зазвучал, отчётливо, как пятнадцать лет назад, хриплый голос пророчествующей Альдонсы: «Кого животные не любят, на тех лежит проклятие». Кошка, окончательно проснувшись, принялась катать лапкой зелёный каштан. Ангел улыбнулся и поднялся наверх.