Кондор улетает - [98]

— Отойди!

Она оттолкнула его и подобрала пирамидки. Три. А их было четыре. Она на четвереньках заползла под стол и почувствовала, как лопнул чулок. Выпрямившись, она поглядела на ногу и увидела дорожку шириной в полдюйма. Только этого не хватало.

Она поставила пирамидки на место. Ни одна не треснула. Она немного успокоилась. Роберт стоял в двух шагах от нее и, скрестив руки на груди, следил за ее движениями.

— Ты такой умный, — сказала она. — Думаешь, раз ты мужчина, то уже имеешь право командовать. Да пошел ты знаешь куда!

— Хватит визжать, — сказал Роберт.

— Ты тут только потому, что мой отец решил купить Анне мужа. Я так и не сумела понять, почему он выбрал тебя, но ты оказался препаршивой покупкой. Гоняешься за каждой девкой. Анна, наверное, была бы рада освободиться от всего этого.

— Заткнись и иди на диван.

— Пошел к черту!

Она и не подозревала, что грузный мужчина способен двигаться так быстро. Он схватил ее за обе руки, повернул и опрокинул на диван.

— Дурак проклятый!

Он прижимал ее к дивану, упершись ей в грудь одной рукой. Она била по ней, но сжатый кулак оставался неподвижным. Ей трудно было дышать.

— Прекрати!

Удерживая ее одной рукой, он медленно расстегнул брюки.

— Я же сказал Брискоу, что это неотложное семейное дело.

Лицо его было темнее обычного. Кожа вокруг губ казалась совсем синей. От расслабляющего страха у, нее закружилась голова.

— Я задыхаюсь, — сказала она.

Он отнял руку, и она ощутила острую боль в груди. Кожу саднило. Каждый вздох, хотя его ничто не стесняло, был страданием.

Он смеялся беззвучным самоуверенным смехом.

— Ты только этого и хочешь, — сказал он сквозь зубы. — Хочешь.

Утром она проснулась в пустой кровати. Он ушел, пока она еще спала. Все тело у нее болело. Особенно бедро — споткнулась, поднимаясь в спальню? Или это он толкнул ее на перила? Она потрогала широкое лиловое пятно под кожей. В старину к таким синякам прикладывали пиявок.

Она встала, пошатываясь, добрела до ванны и наполнила ее чуть ли не кипятком. Вылила в воду два разных мыла и обнаружила, что густые ароматы нейтрализовали друг друга. Остался только легкий запах хлора. Она потерла вздувшуюся, распухшую губу. Ну, подумала она, надо радоваться, что хоть зубы уцелели. Глупо — в моем-то возрасте… Во всяком случае, у него на плече остались хорошенькие метки… Она улыбнулась и вздрогнула от жгучей боли в разбитой губе.

Когда вода остыла, она вернулась в спальню. Сначала она набросила на кровать покрывало. Потом приняла две таблетки декседрина и поглядела на часы. Почти девять. Пора в контору. Она быстро оделась, выбрав строгий полотняный костюм песочного цвета, и тщательно накрасилась. После горячей ванны ее волосы завились еще круче. Она разгладила их щеткой, обрызгала из пульверизатора, снова разгладила.

Остановившись у двери Роберта, она спросила у младшей секретарши:

— Он тут?

— Нет, мэм.

Секретарша была молодой и хорошенькой. Маргарет поймала себя на том, что прикидывает, спит с ней Роберт или нет.

— Он позвонил, что будет сегодня дома.

— Спасибо, душка. — Маргарет дружески помахала ей рукой. — Передайте ему, что я спрашивала.

В пять часов, на пути домой, она заглянула в цветочный магазин, купила все фиалки, какие там были, — десяток голубых букетиков, обернутых белым кружевом, — и послала Роберту, написав на карточке своим угловатым почерком: «Эфирной душе. Мне тебя не хватало в конторе».

Это и есть наступление старости, думала Маргарет, пока год проходил за годом. Незаметное притупление чувств, энергии… Личность требует все меньше и меньше. (После целой жизни бешеного требовательного визга, думала Маргарет, такая тишина довольно-таки зловеща.) Ее интерес к мужчинам спадал. Она пускала их в свою постель больше по привычке, чем потому, что ей этого действительно хотелось. Она все еще стремилась к близости, хотя уже ничего не ждала от этого союза. Рубашки, натянутые на потных плечах, больше не будили в ней желания. Твердые бедра, квадратные подбородки уже не казались ей неотразимыми. Она исследовала каждое новое мужское тело тщательно и отвлеченно, сравнивая с остальными. Перестав замечать самого человека. Ее невозмутимый, оценивающий взгляд видел уже не мужчину, но конгломерат всех мужчин, мужских тел…

И она сама — оболочка кожи и костяк, несущий ее плоть, — все больше поддавалась воздействию возраста и прошедших лет. Бедра раздавались все больше. Руки становились дряблыми. Волосы неумолимо седели.

Она начала регулярно красить волосы. И ходить в косметические кабинеты, где наборы катков разбивали накапливающийся жир, где массаж успокаивал ноющую спину. Она чувствовала, как приспосабливается к своей жизни, закутывается в нее, точно в одеяло. Волнение, истерическое веселье исчезли — но они уходили так медленно, что она не почувствовала утраты. Их сменила спокойная уверенность: я вечна, со мной ничего не может случиться. Где бы я ни была, мне все знакомо…

Она послала своего сына в колледж и с чувством исполненного долга присутствовала под проливным дождем на выпускной церемонии. Она поцеловала его, когда он уезжал поступать на богословский факультет, и ничего не сказала.