Кондор улетает - [100]

Он не знает меры, думала Маргарет. В этом вся беда. Вот как с женщинами. Он гордо выставляет их напоказ, хвастает ими. Скажем, Филлис Лоример. Он сажал свой вертолет на пляже перед ее домом и шествовал к ней в постель. А соседи жаловались полиции, а все ребятишки и их няньки сбегались поглазеть на чудную машину. (Когда он купил вертолет, Маргарет угрюмо подумала: может, он разобьется. То же самое она подумала еще раньше, когда он только учился летать, но он был хорошим пилотом, даже если напивался. Не повезло, что поделаешь.) А его девочки? Кто бы подумал, что он будет иметь такой успех у школьниц? Ну, по крайней мере в Луизиане возрастной предел достаточно низок и уголовное преследование ему не угрожает. Будем благодарны богу и за малые его милости, думала Маргарет.

И какой дурак! Звонит в любой час дня и ночи… Врывается к ней в дом. Трижды она просыпалась и видела, что он стоит у кровати. И как-то раз с ней был другой мужчина…

Это переполнило чашу, это был конец. Ее раздражение перешло в бешенство. Слишком долго он злоупотреблял ее терпением, и ей надоело.

Он заглянул к ней в кабинет и шепотом сообщил о своих планах на вторую половину дня.

— Я сейчас занята, Роберт, — сказала она. — И никак не могу уйти днем.

— Дела подождут.

— Нет, — сказала она. — Подождет кое-что другое.

По его щекам разлился багровый румянец.

— Сегодня вечером я выбью из тебя дурь.

Она откинулась на спинку стула.

— Роберт, ты хуже репейника. С меня хватит.

— Ты влюблена в меня как кошка.

— Не приходи сегодня вечером, Роберт.

— Тебе понравится, — сказал он. — Скажешь, нет?

Она ждала его в гостиной, улыбаясь, молча. Когда он вошел и шагнул к ней, Майк Бертуччи легонько ударил его кастетом за правым ухом и даже успел подхватить его на руки.

От него одни неприятности, снова и снова думала Маргарет. Для всех. После того как Майк Бертуччи отвез его домой, уложил в кровать и просидел с ним всю ночь на случай, если удар был слишком силен, прошла неделя, и вдруг Старик сказал ей:

— Развяжись с Робертом.

В ее ушах раздался звон бьющегося фарфора, хруст яичной скорлупы, шорох сухой травы. Она сказала, растягивая слова:

— Папа, тебя это беспокоит?

Старик сложил руки на коленях — изуродованные артритом суставы указывали на нее, как обвиняющие персты.

— Анна очень озабочена.

Маргарет казалось, что ее голос звучит как бы со стороны, словно говорит кто-то другой в другом конце комнаты, но она с удовольствием заметила, что он остается спокойным и ровным. Равнодушным. Ничего не выдающим.

— Папа, мы, кажется, начинаем играть в вопросы и ответы. Почему Анна очень озабочена?

— Потому, — сказал Старик (его сложенные руки сохраняли полную неподвижность), — что у Роберта вскочила огромная шишка, очень разболелась голова, и он рассказал ей про тебя.

— Стервец.

— Анна и не подозревала. — Старик умел сидеть как каменный. Ни единого движения, никакого выражения на лице.

— Мне кажется, я сейчас способна его убить.

— Ну, зачем же, — сказал Старик.

Маргарет рванула штору вверх и устремила взгляд на размеренную упорядоченность своего японского садика: завитки песчаных дорожек и кое-где нагромождения кусков черного пористого туфа.

— Как ты думаешь, зачем я присобачила к этому дому японский сад?

Она подождала, пока сердце не забилось ровнее, пульс не стал нормальным, а дыхание мерным — вдох-выдох, вдох-выдох.

— Бессмыслица какая-то, — сказала она дорожкам. На песок опустилась пичужка и начала в нем купаться, испортив тщательно разровненную поверхность. — Папа, ты затеял со мной какую-то игру. Это же бессмыслица.

Старик сказал:

— Ты стала очень проницательной.

— Я как-то не представляю, чтобы Анна пришла жаловаться на меня. Разве в дополнение к чему-то.

Старик потер нос скрюченной левой рукой.

— Анна задала мне несколько вопросов. Ей хотелось знать, насколько мне дорог ее муж.

— Зачем ей это?

— Она думала развестись с ним.

— Господи!

Старик покачивался в своем инвалидном кресле. Колеса с резиновыми шинами попискивали.

— Надо бы смазать. Я сказал ей, что о разводе не может быть и речи.

Пичужка все еще возилась в песке.

— И это ее остановило?

— Да.

— Не верю, папа. Так просто она не уступила бы.

Старик откинулся на спинку кресла и потер парализованную руку.

— Ноет и ноет… Анна не будет разводиться.

— Во что это тебе обошлось?

Старик вздохнул.

— Жаль, что ты не мужчина. Ты хорошо соображаешь.

— Лучше скажи, как ты откупился от Анны. Сколько заплатил?

Старик глядел на свою руку так, словно увидел ее впервые в жизни.

— Ничего. Пришлось только изменить завещание.

— И каких же изменений потребовала Анна? — сказала Маргарет.

— Теперь доля Роберта станет фондом, управлять которым будете вы с Анной.

Маргарет повернулась спиной к темнеющему окну.

— Но это же чуть ли не все, папа. У Роберта на его имя нет почти ничего.

Старик кивнул.

— Расходоваться эти средства будут только по вашему усмотрению.

— Анна выторговала прелестные условия… и ты его продал, как ни верти.

— Да — сказал Старик.

— И ты всю жизнь держал его здесь… — Маргарет пристально посмотрела на бледное лицо отца и вновь удивилась тому, что она — его дочь. — А Роберт знает?

— Нет, — сказал Старик. — А когда узнает, меня уже не будет.