Теперь он перестал бояться — даже духи утопленников его больше не пугали. В этом он убедился, как-то возвращаясь домой с работы. (Он очищал от коры ивовые прутья в лавке старого мистера Андерсона за пять центов в день. Девушка-ирландка, нанятая мистером Андерсоном, плела корзины и другие предметы и продавала их в Луисвиле.) Весеннее половодье кончилось, но вода в Огайо стояла еще высоко. Оливер замедлил шаги, рассчитывая увидеть, как скрытый водоворот вдруг подбросит бревно высоко в воздух. Если набраться терпения, то обязательно увидишь: тяжелое намокшее бревно выскакивает из воды и летит, точно стрела. Тут он заметил, что по мелководью среди коряг и мусора пробирается ялик с двумя людьми. Он их узнал — Чарли Хили и Тим Маквей. Хили отталкивался шестом, а Маквей тянул канат, конец которого терялся в груде плавника. Вдруг бурые ветки обломились, и, взметнув окостенелую руку навстречу теплому весеннему солнцу, на поверхность с медлительной неторопливостью всплыл труп.
Хили продолжал отталкиваться, невнятно ругаясь. Маквей, который был баптистом и проповедником, весело присвистнул. Под босыми ногами Оливера хлюпал и чавкал желтый ил Огайо. Прежде Оливер никогда не решался подходить так близко к реке. Там бродили духи утопленников, не смея покинуть тех мест, где их выбросило на берег. А теперь он стоял и смотрел, напряженно вытянув шею. Рубашка на спине трупа лопнула, и в прорехе вздувалось черное тело, освещенное мутным солнцем.
Хили, опершись на шест, спросил:
— Ты что, покойников не боишься?
Оливер молча уставился на его худое загорелое лицо. Он знал, что Хили живет с женой на барже у пристани Кроли и занимается на реке, чем только может.
— Ну, давай, Чарли! — крикнул с кормы Маквей.
— Вытащим его на берег.
— А вы знаете, кто это? — спросил Оливер.
— Нет, — ответил Хили.
Маквей сказал, перехватив канат:
— Четвертый за месяц. Хоронить надоело.
— В прошлом году полегче было. — Чарли сплюнул в воду желтую табачную жвачку.
— А хоронить надо, мы же христиане, — сказал Маквей Оливеру. — Понимаешь? Хотя мы их никогда и в глаза не видели. Они больше сверху приплывают.
— Даже из Питтсбурга? — спросил Оливер.
— Может, и оттуда. Одним словом, из тех мест, где мы никого не знаем.
Они вытащили ялик на берег. Труп скользил по мелководью, переворачиваясь, подпрыгивая, чмокая тиной. Маквей сказал:
— А ты смелый. Другие ребята давно бы удрали.
— Ну-ка, проваливай! — прикрикнул Хили. — Любопытный выискался.
— Я же только посмотрю, — сказал Оливер. — Он ведь черномазый.
— Вовсе не черномазый, — сказал Хили. — Это у них кожа такая. А теперь убирайся к дьяволу.
Но Оливер убежал, только когда Чарли Хили угрожающе шагнул в его сторону. Он спрятался в ивняке, а Чарли крикнул ему вслед:
— Если будешь тут околачиваться, я до тебя доберусь! Посмотрим тогда, какой ты храбрый!
Прячась в желто-зеленой тени, Оливер размышлял над тем, что произошло. Потом повернулся и побежал от реки домой. Ему нужно было натаскать угля, наколоть лучины, пригнать корову, чтобы мать ее подоила.
— Ма, — сказал он. — Из реки черномазого вытащили и скоро будут хоронить.
Она покачала головой:
— Он не черномазый. Хватит болтать.
Много лет спустя он понял, что, будь это негр, Маквей и Хили просто оттащили бы тело на середину реки и пустили его плыть дальше по течению. Кто же это хоронит негров!
Через несколько месяцев — это было в ноябре — Оливер снова увидел Чарли Хили. Он принес в лавку Андерсона материнские пирожки и грелся у плиты, похрустывая сухариками и зернами кукурузы, которые жарились там на сковороде. Тут в лавку, пошатываясь, вошел Хили. Затылок у него был рассечен, и из раны струилась кровь. (Оливер мгновенно нырнул за бочонки с патокой.)
— Это она меня сковородкой. — Хили смеялся, но губы у него отливали синевой, и Уильям Андерсон тотчас же начал осторожно подталкивать его к двери. — Только отвернулся, и нате вам! — Хили потрогал затылок, посмотрел на окровавленные пальцы и осторожно поднес их к носу. — Ну, я ее, стерву, в реку, — сказал он и медленно вышел из лавки, так и не вспомнив, зачем он сюда приходил.
Андерсон постоял в дверях, почесывая щетинистый подбородок, который постоянно зудел. Его дыхание поднималось вверх в морозном воздухе струйками белого пара.
— Пьяный как стелька и зол на весь свет, — вполголоса сказал он Оливеру. — Сейчас он и убить может.
Он ушел в дальний конец лавки и что-то негромко сказал своему сыну Уильяму — крепкому, рослому шестнадцатилетнему пареньку. Младший Уильям надел пальто, шапку и сапоги и, втянув голову в плечи, зашагал по улице размеренно и неторопливо, как отец.
— Идешь посмотреть, не прикончил ли он свою старуху? — Оливер бежал за широкоплечей укутанной фигурой, не рассчитывая на ответ. Его каблуки стучали по мерзлой земле, уши горели от холода, из носа падали капли на губу и в рот.
Баржа стояла у причала на обычном месте. Из трубы вился жидкий и тонкий, как обглоданная кость, дымок, сливаясь с серым небом и серо-бурым ивняком. Оливер и Уильям Андерсон нерешительно перешагнули через порог и остановились. Теплый едкий воздух сразу защипал глаза. В нем чувствовался легкий запах виски, смешанный с кислой вонью Огайо. Миссис Хили сидела на табурете у печки.
