Кондор улетает - [103]
Не то чтобы я похож на Старика. Поймите меня правильно. Я не об этом. Просто я удивился, что между нами есть вот такое сходство. Понимаете, о чем я?
Как ни верти, а последний год со Стариком был-таки тяжелым. Шесть… нет, семь раз мы отвозили его в коллинсвильскую больницу — сирены воют, сигнал вспыхивает… И семь раз он возвращался. Медленно, чинно, без сирен, в тишине.
Столько раз умирал.
И каждый раз после недели-другой в больнице возвращался в большой дом на берегу в Порт-Белле. Поездка для него нетяжелая — час с небольшим, если ехать не торопясь. У него есть собственная машина «скорой помощи» — мисс Маргарет купила года два назад. Так она всюду за ним ездит, в сторонке, но всегда наготове.
Вот как они устраиваются. И что ни говори, в этом есть смысл. Потому что Старик немало ездит.
После самого последнего припадка, когда ему стало полегче, они отправили его на самолете в большую университетскую клинику в Новом Орлеане. И пошли разговоры про обызвествление сердечных клапанов. (Мы с Верой как-то вечером поглядели в энциклопедии — смешные такие диаграммы, вроде как ребенок вывел кривое печатное «у». Вера над ними больше часа просидела, а я бросил. Мне как-то неприятно было думать, что у Старика такое сердце — сплошные дыры, камешки и рубцы. Вера, она не брезгливая. Например, может зарезать курицу, а я вот не могу. И мальчишкой не мог.) Вроде как собирались устроить операцию, но из этого ничего не вышло, и собственная санитарная машина Старика отвезла его медленно и осторожно в его новоорлеанский дом.
На этот раз все было по-другому. На этот раз по дороге домой он захотел пару раз остановиться. Машину вел я — он любит, чтобы я его возил, — и могу вам сказать, он точно знал, куда хочет поехать. Это не был старческий полоумный бред. Он точно помнил все адреса — и улицы, и номера домов. И по тому, как он мне их называл, видно было, что он все заранее обдумал и расположил их по порядку. Мы проехали через весь город — сначала по Мюзик-стрит, потом он велел сделать кружок по площади Гайяр, потом поехали на Канал-стрит. Мы раз десять останавливались, не меньше. Не то чтобы он хотел войти в какой-нибудь дом или кого-нибудь там знал — нет, он просто хотел проехать мимо: лежал на носилках боком и смотрел.
Ну, эта поездка его вымотала. Когда мы въехали в ворота, он крепко спал. Совсем обессилел. Даже не пошевелился, когда его несли наверх в спальню и укладывали в постель.
Через месяц он решил вернуться в Порт-Беллу.
Ну, я не знаю, зачем ему это понадобилось. В конце-то концов, что там, что в Новом Орлеане — он же только сидит в теплой сырой оранжерее, говорит по телефону и смотрит, как птицы порхают и поют в большой клетке. Если бы хоть видеть, что снаружи делается, так нет. В обеих оранжереях только зеленые листья и всякие цветы, куда ни глянь: растут, свисают, торчат. Влажные изогнутые листья дрожат в легком сквознячке. С них падают капли. И больше смотреть не на что. Ну не на что. Так чего ради переезжать?
Только Старик решил по-другому.
Я вам про них одно скажу — они видят не так, как мы. Вот я, Стэнли, когда стою на веранде в Порт-Белле, я вижу лужайку, а дальше обрывчик над пляжем, Я вижу белую полоску песка, а за ней воду. И больше ничего… Ну да, конечно, я вижу, как залив меняет цвет от облаков и ветра, и вижу, что в разное время года трава зеленеет по-разному. Но это все. А они? Не знаю, что они видят… Вот мисс Анна… Она в ту сторону даже не смотрит. Никогда не выходит на эту веранду, никогда не гуляет по этой лужайке. Она остается в цветниках по ту сторону дома, подальше от соленых брызг. Тут есть что-то, чего она видеть не хочет… А вот мистер Роберт, он иногда спускается на пляж. Пару недель назад я видел, как он что-то кричал над пустой водой. Он был пьян — он теперь почти всегда пьян, — но он не из тех, кому мерещится всякое. Мне показалось, что он сердится, но Вера — она была со мной — сказала, что у него такой голос, будто он насмерть перепуган. Ну да мы скоро ушли оттуда. Нам их призраки и страхи ни к чему.
Так что я не знаю. Может, когда Старик сидит в оранжерее и смотрит на блестящие листья, свисающие в сыром теплом воздухе, может, он видит что-то, от чего одно место становится для него нужнее другого. Не знаю.
И еще одно. Я думаю, это его последний раз, и я думаю, он это знает. Я думаю, может, когда мы медленно ездили по Новому Орлеану, мы его хоронили. Ведь машина «скорой помощи» смахивает на катафалк.
Кондор улетает
У Старика это был светлый промежуток, думал Стэнли, все это солнечное лето и ранняя осень. Вплоть до вечера пятницы в конце октября. Как только раздался сигнал тревоги по внутреннему телефону, по всем комнатам пронесся электронный вопль и все кинулись в спальню Старика. Потом был морфий и кислород, спуск в лифте, распахнутые дверцы машины «скорой помощи».
Хотя в кузове рядом с носилками было два места (Старик спал и громко храпел), там устроилась только сиделка. Мистер Роберт сел впереди, рядом со Стэнли. Ночь была холодной, но по его лицу стекали струйки пота. Глаза у него были круглые и плоские.
Стэнли ехал так быстро, как позволяло темное шоссе, пересеченное полосами осеннего тумана. Ни разу за все полчаса, отметил он про себя, мистер Роберт не оглянулся на Старика. Он лишь повторял:
