Кондитер - [3]

Соню нервирует моя непробиваемость. Она постоянно подтягивает чуть выше подол своего и без того короткого платья, обнажая безупречные холеные ноги. Наклоняется, ерзает бедрами. Я бы трахнул ее прямо здесь, если бы для меня это что-то изменило бы. Но это не изменит, поэтому я просто обнимаю ее за талию и проникновенно смотрю в глаза, заставляя ее закипать то ли от желания, то ли от бешенства.

«Глупая», – усмехаюсь я мысленно. Она даже не подозревает, о чем я думаю, глядя в ее миловидное лицо. Если бы она прочитала мои мысли, заглянула бы в мой мозг на секунду, на долю секунды, – то затем до конца дней ходила бы к психологу. Я отличаюсь от других людей. И это вовсе не мое эго говорит. Так или иначе каждый считает себя особенным. Но разница в том, что я на самом деле особенный. Де факто. Я не горжусь этим, не упиваюсь. Принимаю это как данность и учусь с этим жить. Тут конечно я малость поскромничал. Жить с этим я научился еще в 14.

В третьем часу ночи за Соней приезжает водитель, но она его отпускает. Я сам отвожу ее домой, предварительно дав ей то, чего от она так хотела. Она поправляет платье, запахивает куртку и пристегивается. Я опускаю стекло на пару сантиметров, давая стылому ночному воздуху проникнуть в салон, и с ревом трогаюсь с места. Снежные комья летят из-под колес.

Дома я долго стою под душем, пытаясь избавиться от зуда во всем теле. Он идет изнутри, как будто какая-то энергия, источник которой расположился в солнечном сплетении, бьет фонтаном, хлещет по венам и мелким сосудам, расширяя их, растягивая до звенящего напряжения. Хочется расчесать кожу до глубоких ран, чтобы дать этой энергии выход наружу, чуть сбавить давление, распирающее мое тело, но я отлично знаю, что все это нефизическое, нереальное. Источник энергии у меня в мозгу, и единственный способ заткнуть его – выстрелить в висок. Конечно же, я не выстрелю. Не для того я родился, чтобы оборвать приключение в самом начале. Да и стрелять я не умею.

Я вытираюсь полотенцем, протираю запотевшее зеркало и, упершись ладонями в раковину, пристально изучаю свое отражение. У меня правильные черты лица, русые волосы и спортивное тело. Я везунчик. Я хорош собой, неглуп, и родился в богатой семье.

Сна ни в одном глазу. Я отжимаюсь, как одержимый, в попытке утомить свое тело, но бодрости прибавляется. Тогда сажусь за письменный стол, отодвигаю нижний ящик и достаю из-под стопки бумаг альбом. Больше половины страниц изрисованы – я листаю их, подолгу задерживаясь на некоторых, и постепенно ощущаю, как внутренний зуд стихает, усмиряется.

«Хороший мальчик», – внутренне хвалю себя. И листаю очередную страницу. Это комикс. Я сам его рисую. Получается неплохо, но показать его кому-нибудь из друзей я бы не рискнул. Во-первых, там нет положительного героя. Во-вторых, некоторые персонажи легко узнаваемы. И то, что с ними делает мое воображение, большинству вряд ли придется по вкусу.

Я беру грифельный карандаш и делаю быстрые наброски новой сцены. Ночной клуб, компания молодых людей. Они пьют, веселятся. Среди всех выделяется восхитительная брюнетка с длинными волосами – у нее большая грудь, тонкая талия и капризный рот. Сидящий с ней парень задумчив. В уголках его губ прячется злая усмешка. Он весь напряжен, хотя его поза обманчиво расслаблена. Он главный герой моего комикса. Я пока не придумал ему имя.

Я рисую его мысли. Карандаш почти бесшумно летает по бумаге, штрихи, ложатся быстро и ровно, создавая из белой пустоты чарующую, пугающую картинку. В какой-то момент я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Сердце колотится, как сумасшедшее, во рту пересохло. Часы показывают четверть пятого утра. Черт. Через три часа вставать, идти на пары – важные предметы я стараюсь не пропускать.

Я через силу закрываю альбом, но прежде чем расстелить постель, проверяю на своем лэптопе один зарубежный сайт. Я обнаружил его пару лет назад, на закрытой площадке в даркнете, и кое-что меня там сильно заинтересовало. Вернее, кое-кто. Я захожу на страницу, кликаю на знакомый никнейм и прохожу в его блог. Новых записей нет. Очень жаль. Зато я со спокойным сердцем могу отправиться спать.

Прежде, чем отключиться, мое воображение с точностью до деталей воспроизводит в памяти только что нарисованный сюжет, и я, с блаженной улыбкой, проваливаюсь в глубокий, без сновидений, сон.

А.

Вечерний уличный свет бликует на гранях бокалов. Один – полный, накрытый ломтем хлеба, второй – пустой. Тут же, на столе, стоит старая шахматная доска, и сидящий в кресле мужчина задумчиво глядит на фигуры, изредка делая ход – белыми, потом черными, и снова белыми.

Столько лет прошло с момента их последней игры, а он до сих помнит каждый ход и связанные с ним эмоции. Сан Саныч Тубис скучает по своему покойному другу. Эта доска – единственное, что осталось от него на память. И хотя ностальгия чужда Сан Санычу, сегодня один из тех редких дней, когда несвойственное пробивается сквозь заслоны разума, и заставляет в полной мере прочувствовать то, что считалось давно пережитым.

А еще он вспоминает последние три года. Три года одиночества и апатии, когда запрещаешь себе даже самое маленькое удовольствие, потому что иначе не выживешь. Только дашь себе поблажку, расслабишься – и считай, все, конец. Для конца было рановато (сорок три года для мужчины – самый расцвет), поэтому он держался. Мало кто мог бы посоперничать с ним в железной воле и самоконтроле.