Концерт в криминальной оправе - [54]

Вот теперь, с того июльского дня, мой, тогда еще устный рассказ, стал завершенным, обретя свою концовку. А посему назвал я его коротким, несколько зловещим и на слух не очень благозвучным, хлестким словом: «Сексот».

Смерть профессора

Давняя эта история — трагическая и загадочная, была связана со смертью видного профессора — хирурга Александра Владимировича Константинова. Передо мной том уголовного дела. Солидный увесистый фолиант, подробный, обстоятельный, с множеством документов и фотографий на пожелтевших от времени страницах. Помню, разные тогда высказывались точки зрения, разные суждения…

В свое время смерть профессора взбудоражила массу людей — медиков, юристов, его многочисленных учеников и пациентов. Да и теперь о том случае тоже иногда вспоминают. Это была ситуация в своем роде исключительная, редчайшая. Она запомнилась вдохновением и талантом врачей, которые непосредственно занимались этим делом, разгадав, в конце концов, тайну гибели Константинова. Сразу же и познакомлю с ними — судебно-медицинские эксперты Нижегородского областного бюро Лев Фридман и Андрей Федоровцев.

Давно зная каждого, доводилось нам и работать вместе, обратился как-то к Фридману:

— Лев Михайлович, ведь ты проводил экспертизу, связанную со смертью профессора Константинова? Расскажи, пожалуйста, поподробнее, помнится, слухи ходили самые разные, противоречивые. Конечно, все есть в твоих экспертизах, читал их в уголовном деле. Но все-таки хотелось бы узнать истину не из сухих официальных бумаг, а от тебя лично, из первых уст.

Но… Видно, в тот день у Фридмана были иные планы. А может быть, ему следовало подготовиться, настроиться, продумать пережитое или просто вдохновение не снизошло? Подумав, он предложил:

— В общем-то, я не против. Но не сегодня. Денек выдался суматошный, с утра возился с машиной, потом две комиссионные экспертизы в разных местах города, просто устал. Заходи-ка, скажем, во вторник в наше бюро. Я как раз дежурю по городу, там и поговорим.

Вечером во вторник я подошел к темному большому зданию, которое в Нижнем Новгороде находится на оживленном проспекте Гагарина, рядом с мединститутом. На первом этаже светилось лишь одно окно — в комнате дежурного эксперта. Обстановка здесь самая что ни есть рабочая: стол, несколько стульев, телефон. Правда, не без удобств — в углу на тумбочке маленький цветной телевизор, рядом старый заслуженный диван.

Предупрежденный о визите, Лев Михайлович заранее настроился на нужную волну. Сообщив, что пока в городе все спокойно, он включил электрочайник, достал пачку хорошего чая. Мы расположились на поскрипывающем диване, заварили покрепче чай, и Фридман начал свой рассказ.

* * *

Как и любой из опытных врачей-хирургов, Александр Владимирович Константинов был весьма популярен в народе. Больные чувствовали себя спокойнее, если их оперировал именно Константинов. Трудился он в нейрохирургии — одном из самых сложных разделов медицины, и не без успеха: процент удачных операций был у профессора, куда выше, чем у коллег.

Еще, будучи студентом, Константинов увлекся хирургией. На третьем курсе он пришел в научный кружок, где трудился самозабвенно, с увлечением. Вполне логично, что после окончания Горьковского медицинского института его оставили в аспирантуре. Через три года он защитил кандидатскую диссертацию, начал собирать материалы для докторской. В родном городе Константинов стал профессором, а дальше обычная история: молодого талантливого ученого заметили в Москве. Его пригласили в один из ведущих научно-исследовательских институтов по нейрохирургии и, хотя Александр Владимирович поначалу колебался, убедили в конце концов, что именно здесь он принесет наибольшую пользу отечественной медицине.

Наверное, ни один из уважающих свою профессию ученых-практиков не устоит перед подобным аргументом, и Константинов переехал в столицу. Однако, связи с горьковчанами не терял. Когда звали, приезжал консультировать сложных больных, участвовал в операциях, выступал время от времени с докладами на заседаниях научных обществ.

Той зимой, в конце ноября он получил из Горького письмо.

Начав с обычных медицинских новостей да приветов, приятель-хирург между строк кинул фразу о том, что в Дальнем лесу, на севере области появились кабаны. То был заранее продуманный, тонко рассчитанный удар.

— Кабаны!? — хмыкнул Константинов. — Да их там никогда не было. Водились лоси, всякая мелочь вроде зайцев да лис, когда-то забредали медведи из кировских лесов, но чтобы кабаны…

Страстный охотник, Александр Владимирович не раз бывал в этом лесу. Он вспомнил тамошнего егеря Скворцова, которого все звали попросту Петровичем, и вскоре чувство тоски по знакомым заповедным местам овладело им. Константинов позвонил в Горький.

Надо ли говорить, что там ждали этого звонка. Охоту наметили на конец декабря, за неделю до Нового года. В предвкушении ее Александр Владимирович теперь подолгу задерживался в клинике, стремясь освободиться от всех забот, прооперировать плановых больных. Выезд профессор наметил на четверг после обеда, полагая, что к десяти вечера будет уже в Горьком. Заранее подготовил все необходимое: полушубок, две пары валенок, сшитый по особому заказу ватный военный комбинезон — подарок когда-то прооперированного им крупного армейского чина. Поверх всего в багажник «Волги» легло охотничье снаряжение — пятизарядный автоматический «Браунинг» двенадцатого калибра и несколько коробок с фирменными итальянскими патронами — память о прошлогоднем международном симпозиуме по хирургии.