Концерт «Памяти ангела» - [37]

Дальше журналист недвусмысленно намекал на общеизвестные гомосексуальные пристрастия парижского антиквара. Действительно, кое-кто поинтересовался личностью Шарля и тут же узнал о его склонности исключительно к мужскому полу. Только двое шпионов в плащах — потому что идиоты — и ее муж — потому что слишком любил женщин — могли прошляпить эту подробность и вообразить, что Катрин действительно взяла Шарля в любовники.

В тот же вечер в Елисейском дворце на гала-приеме в честь российского президента, надев длинное платье и пройдя по парадным коридорам, она повстречалась с Анри, таким хмурым, как будто он был оскорблен тем, что она ему не изменила. Втайне ликуя, она вытерпела тысячный государственный ужин, нудный, как педсовет, ужин, прошедший без сучка без задоринки, без единого слишком громкого слова, слишком оживленного жеста, слишком оригинального высказывания, — восковые фигуры среди высоких стен и монументальных гобеленов.

После окончания приема, как только они оказались одни на лестнице, поднимаясь в свои апартаменты, он рискнул сказать несколько слов:

— Как ты терпишь то, что у меня есть любовницы?

— Я счастлива, что другие женщины выполняют работу, которую я больше не хочу делать.

Он остановился и пристально посмотрел ей в глаза, рука его сжалась в кулак.

— Ты знаешь, что за такие слова другой дал бы тебе пощечину?

Она с сомнением покачала головой:

— Возможно. Но разве я сказала бы это другому мужчине?

Он с угрожающим видом приблизился к ней:

— Почему ты меня не бросаешь?

— Это доставило бы тебе слишком много удовольствия.

— А тебе это не доставило бы удовольствия?

— Моя месть заключается в том, чтобы оставаться с тобой.

— Но ведь ты могла бы быть свободна!

— Ты тоже. Но только ты, мой дорогой Анри, способен лучше воспользоваться своей свободой, чем я своей. Поэтому я предпочитаю терпеть лишения, чтобы и тебе свободы не досталось. В жертвах я сильнее тебя.

Она говорила искренне. Она демонстративно хранила ему верность, как и после получения им президентского мандата. Святая. Ее не на чем поймать. Никогда еще ни одна женщина не прилагала столько усилий, чтобы не изменить мужу: если раньше это делалось из уважения к нему, то теперь — чтобы его унизить.

Он прибавил:

— Ты извращенка.

— Может быть, поэтому, дорогой, мы когда-то и понравились друг другу?

Они вошли к себе. Анри запер дверь. Больше ни слова не было произнесено до утра.

Наутро на лужайках возле Елисейского дворца как обещание чуда сияло солнце.

Вопреки своим привычкам, Анри настоял на том, чтобы позавтракать вместе с женой, велел принести два подноса, сам расставил их в столовой и, позабыв про вчерашнее напряжение в отношениях, приветливо обратился к ней:

— Катрин, через полтора года состоятся новые выборы. Я буду добиваться мандата на второй срок.

— Я в этом не сомневалась.

— Что ты об этом думаешь?

— Твое переизбрание не гарантировано.

— Я это знаю, я буду бороться.

— Каким образом? Теперь уже ты не сможешь разыграть покушение.

Его затылок напрягся. Он скривился:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Разумеется.

Они замолчали, на минуту каждый всецело отдался главной задаче — намазать свой хлеб с маслом конфитюром так, чтобы не уронить ни капли на стол и не испачкать пальцы.

Он продолжал как ни в чем не бывало:

— Перед этим вторым сроком я предлагаю нам расстаться.

— Почему?

— А ты как думаешь?

— С точки зрения политической это для тебя большой риск, мой дорогой Анри.

— Разведенный президент? Взгляды у людей изменились!

— Страшнее будет изумление. С незапамятных времен, с тех пор как существуют газеты, радио, телевидение, все верят в настоящую любовь между нами. «Идеальная любовь» — это наша легенда. Обнаружив, что все это было ложью, приманкой, дымовой завесой, твои избиратели, а тем более те, кто колеблется в выборе, потеряют доверие: неужели президент Морель нам лгал? И так ли уж хороши результаты его деятельности? Не являются ли его слова и дела всего лишь предвыборной стратегией?

— Плевать! С меня довольно.

— Меня?

— Тебя! Нас!

— Может быть, появилась новая любовница, которая мечтает выпихнуть меня вон?

— Ничего подобного.

— Тогда что?

— Я не выношу, как ты на меня смотришь.

Она расхохоталась:

— Конечно, я тебя вижу таким, каков ты есть. И это очень некрасивое зрелище.

Он поморщился, сглотнул, придавил ладонями стол, чтобы успокоиться, и закончил:

— Ты не хочешь подумать над моим предложением?

— Уже подумала. Я отказываюсь.

— Почему?

— Я нашла свое призвание. Что мне было делать, после того как я открыла, что больше тебя не люблю? Ненавидеть тебя. Меня это устраивает.

— Катрин, я больше не могу выносить твое присутствие.

— Тем не менее придется привыкнуть. Дай мне обрисовать ситуацию. Во-первых, ты пойдешь на новый срок, только если я буду согласна.

— Что?

— Потребуется, чтобы я закрыла рот, чтобы я хранила твои гадкие секреты, чтобы я не принялась болтать о покушении на улице Фурмийон.

Его тело дернулось, как будто он получил удар под дых. Убедившись, что ее услышали, она продолжала:

— И во-вторых, во время этого второго срока я буду рядом с тобой. «Идеальная любовь», не забывай об этом!

Он отхлебнул кофе; его глаза над чашкой, казалось, готовы были убить.