Концерт для баритона с оркестром - [17]

Черви перестали есть. Все разом. Еще минуту назад они с хрустом разгрызали все зеленое, что попадалось им на пути, кроме самых толстых стеблей, и вдруг наступила тишина.

Огромные, каждый с мизинец взрослого человека, они беспокойно сновали по дну ящика. В последние дни они изменили цвет, теперь их тугие, без единой морщинки туловища казались налитыми жидким светлым янтарем. От их голов тянулись тончайшие нити золотого и белого цветов. Дядя посоветовал оторвать от веника несколько веточек и положить в ящик. Через несколько часов вся поверхность ящика и веников была покрыта блестящим шелком. Застыв на месте, черви, беспрерывно размахивая головами, оплетали все вокруг нежной вуалью.

Они продолжали прясть и при электрическом свете, и уже к ночи каждая гусеница была в полупрозрачном коконе, сквозь стенки которого еле различимо виднелась мерно раскачивающаяся голова, продолжающая оплетать его изнутри.

И только один червь продолжал блуждать по ящику, оставляя за собой золотую дорожку. Он так же, как и все остальные, мерно раскачивал головой с огромными траурными пятнами вокруг глаз, от него так же исходила бесконечная нить, но этот червь не останавливался, он прикрывал шелком все, что попадалось ему на пути, в том числе и чужие коконы.

- Наверное, они специально оставили одного этого, чтобы он разукрасил для них ящик, - сказал шепотом Адиль. Мы с ним полчаса уже сидели на корточках у ящика. - Чтобы бабочки, которые вылупятся из коконов, жили не в голом ящике.

- Как будто у них есть мозги?

- А чего же он не прячется, как другие, в кокон? Или же он получше место для себя выбирает, найдет и тоже запрячется в кокон?

- А может быть, - сказал я, - это такой специальный червь, который должен весь свой шелк потратить на украшение для всех остальных?

- По всей видимости, у этого червя какие-то нарушения нервной системы, сказал над моей головой дядя.

Мы до того увлеклись, что не заметили, как подошли дядя и тетя.

- Просто бездельник, - объяснила ему тетка. - Смотри, сколько он зря нити выпустил, на два конца хватило бы.

- Жалко его, - вдруг сказал Адиль, - все другие в бабочек превратятся, а он так и останется червем.

- Каждый кузнец своего счастья! - внушительно сказала тетя. Я так и знал, она не на червя этого несчастного смотрит, а на меня. Надоело мне все это!

- Пошли ужинать, - сказал дядя.

Ночью я проснулся и пошел на кухню.

Все в ящике было сплошь выстлано ровным слоем золотистого шелка. А над ним на блестящих нитях, переливающихся в свете лампы, висели разноцветные гирлянды коконов. Очень красиво! Как будто бы огромная зала с ковром, а над нею люстры из золота, серебра и хрусталя! А под люстрами продолжал размахивать головой последний оставшийся на свободе червь.

Мне стало холодно. Я притащил одеяло, завернулся в него и присел на скамеечку у ящика. Я сидел у ящика, смотрел на этого червя, который уже наполовину уменьшился в размерах, и думал о разных вещах. Вот тогда-то ночью я решил, что поеду к маме. Окончательно решил. Что значит "усыновили"? Я все-таки человек, а не кошка какая-нибудь. А может быть, мама и не хотела тогда, чтобы меня усыновляли?

Я проснулся, смотрю, совсем светло, а надо мной наклонился дядя. Он ни слова мне не сказал, только покачал головой. Тетка прибежала в халате н сразу же приложила ладонь к моему лбу.

- Температуры, кажется, нет, - хмуро сказала она.

- Отправляйся в постель, - сказал дядя.

- Я не хочу спать, - мне и вправду не хотелось. - Честное слово, я здесь очень хорошо выспался.

- Что мне делать с тобой? - сказал, дядя, он вздохнул и, присев рядом, обнял меня за плечи.

Червь перестал двигаться, теперь он не был похож на червя. Черный-пречерный, не больше фасоли, как будто кто-то бросил на шелковые коконы кусочек антрацита.

- И все-таки поспать тебе придется.

--- А школа?

- Опоздаешь. Я позвоню директору. Может быть, он разрешит.

Конечно, разрешит, школа-то все-таки имени моего деда, отца дяди. В школе из-за этого житья нет. Пользы никакой, а разговоры с первого класса все на один лад: "Должен быть достоин" и т. д.

Я как проснулся в половине десятого, "прошел медосмотр у тети, выпил стакан молока, сразу же побежал в школу. Смотрю, на углу Адик стоит.

- У тебя рубль есть?.. И у меня три, как. раз на два билета. Пошли в кино... Я два раза к тебе звонил, давал отбой, тетя твоя подходила.

У кинотеатра "Низами" мы остановились.

- "Тоска", - сказал Адик. Я не сразу понял.

- В каком смысле? - спрашиваю, потом только афишу увидел. Ничего себе название - "Тоска"!

- Не тоска, а "Тоска", это женское имя, дети! - это нам какая-то тетка объяснила, она стояла рядом с нами и, видимо, тоже раздумывала, идти или нет.

- У кассы ни одного человека, - сказал Адиль. - Барахло, наверное. Мы все-таки купили билеты.

- И впрямь тоска, - спустя несколько минут после начала сказал Адик.- И чего они все время поют? Может, уйдем?

Я ничего не ответил, только головой помотал. Я до этого даже представить не сумел бы, что люди могут так петь.

Адик еще некоторое время поворчал, а потом, кажется, замолчал, или, скорее всего, я перестал слышать. У меня мурашки по коже побежали, когда Каварадосси произнес первые слова арии. Я сидел, вцепившись руками в спинку стула передо мной, и чувствовал, как ненавижу дуру Тоску, которая так и не поняла, что она натворила. Потом мне ее ужасно стало жалко, когда она встала на колени перед трупом человека, которого только что убили на наших глазах на крыше у бойниц.