Концентрат сна - [6]
— Прошу вас, выпейте это лекарство и не разговаривайте пока. Вы были очень долго и сильно больны.
Гонцов послушно закрыл глаза.
Мысли его были ясны и отчетливы. Какой удивительный сон приснился ему: река, желтые листья, журчанье воды. Он вспомнил, как дошли до его меркнущего сознания чьи-то слова о Лете, реке забвения. Быть может, это и дало толчок его сновидениям? Звуки голосов стали глохнуть, точно удаляясь, и вскоре слились в ритмический гул, который был, повидимому, только слабым биением его собственного пульса.
Сейчас самочувствие его было прекрасно; он совсем не ощущал своего тела. Дышалось легко. Воздух был чист, холодноват, и он вдыхал его с жадностью, как будто поднялся только что на гребень горы.
Он подумал, что друзья перевезли его в горный санаторий, куда-нибудь в Теберду или Абастумани, и открыл глаза.
Над ним в бездонной глубине ласково мерцали звезды, мириады звезд. Не будучи силен в астрономии, он с некоторой гордостью отыскал знакомый ковшик Большой Медведицы. Усыпанные сверкающим инеем раскидистые ветви Млечного Пути осеняли его, и некоторое время он лежал неподвижно, собираясь с силами. Потом медленно повернул голову.
Там, где он ожидал увидеть стену, не было ничего. За белой скамьей и столом, на котором стояли лекарства, начиналась пустота. Озаренные бледным светом звезд, тихо покачивались верхушки кипарисов и смутно чернела громада, которая показалась Гонцову памятником.
Только вглядевшись пристальнее, он понял, что и потолок и стены его комнаты были сделаны из стекла или материала, подобного стеклу.
Недоумевающий, встревоженный, Гонцов сделал попытку приподняться. Необычность всего увиденного на секунду расколола его смятенное сознание. Кто же проснулся только что в этой стеклянной комнате?
— Зеркало, если есть, пожалуйста, — прошептал он нагнувшимся к нему людям в белых халатах.
Зеркало задрожало в руке. Краем глаза он охватил всю страшную худобу своей руки — кость, обтянутую пергаментно-желтой кожей, и долго, не отрываясь, смотрел в зеркало. Со стороны, быть может, это было похоже на встречу после очень долгой разлуки.
Лицо Гонцова осунулось и постарело. В черных волосах кое-где протянулись белые нити, щеки запали. Зато живые, блестящие глаза были молоды попрежнему, и по ним он тотчас узнал себя.
— Где Кулябко? — спросил он с тревогой.
Врач, отмеривавший лекарство, приблизился к постели и взял его руку в свои большие теплые ладони.
— Кулябко уже нет в живых, — негромко, но внятно сказал он, поглаживая руку больного и не сводя с него доброго странно-знакомого взгляда. — Вы очень долго болели.
— А Федотов? — голос Гонцова осекся. После паузы он продолжал.— Мне нужно видеть Федотова. И потом моего помощника по лаборатории. Болезнь прервала начатую мной очень важную работу...
Он замолчал, боязливо ожидая ответа.
— Федотов также умер... умер много лет назад.
Нервная спазма стиснула горло, и больной прошептал еле слышно, стараясь приподняться на подушках:
— Но сколько же времени я болел? — По выражению окружавших его лиц он догадался, что цифра велика, так велика, что не решаются назвать ее.
Один, один! Без друзей и родственников. Оторванный от привычного мира. Брошенный в будущее, в холодную звездную пустоту, в неизвестность.
Бедный странник во времени упал ничком в подушки и несколько минут лежал неподвижно, не сознавая ничего, кроме своего ужасного одиночества.
— Прошу вас, сохраните самообладание, — раздался над ним тихий дружелюбный голос. — Вам надо услышать много нового и неожиданного.
— Лучшие умы человечества думали над тем, как отдалить вашу смерть, казавшуюся неминуемой.
Шли годы, сменялись поколения врачей, уступая друг другу место у ложа спящего Гонцова.
Доктор рассказал далее, что питание погруженного в летаргический сон производилось через зонд, а также путем вливаний виноградного сахара непосредственно в кровь. Особое внимание было обращено на поддержание деятельности сердца.
По поводу необычайного случая летаргии писались книги, устраивались научные диспуты. Бесчувственное тело, в котором теплился упрямый огонек жизни, стало объектом жарких медицинских споров. Так прошло...
Доктор замолчал, с беспокойством косясь на худые, острые плечи Гонцова, и сказал быстро, сразмаху разрубая узел:
— Так прошло 93 года, 9 месяцев и 4 дня!..
Он продолжал поспешно, стараясь не задерживать внимания больного на этой цифре:
— Ваш сон оберегали мой дед, потом мой отец. И тот и другой свято верили в то, что вы когда-нибудь проснетесь. Счастье присутствовать при вашем пробуждении выпало на мою долю.
И он протянул Гонцову руку. Другие люди, присутствовавшие в комнате, так же неумело и старательно, точно выполняя забытый обряд, повторили этот жест.
— Но кому же из вас обязан я своим пробуждением? — спросил Гонцов, пытаясь поверить в то, что день, который казался ему вчерашним, отделен от него почти целым столетием.
Федотов, не вставая, указал на прозрачную стену, за которой в ореоле рассвета все резче проступали контуры памятника.
Что-то в повороте головы, в изгибе сутуловатых плеч центральной фигуры показалось ему знакомым. Невероятное предположение заставило его слабо усмехнуться, и он вопросительно взглянул на своего собеседника.
