Странным было их путешествие в узкой черной лодке по великой реке. Где-то там, двумя сотнями миль ниже по течению, Хорот круто сворачивал к востоку, обходя Пуатенские горы. А пока с обеих сторон разворачивалась, постоянно меняясь, панорама берегов. Днем Альбиона, как и подобает покойнице, смирно лежала в каюте, а Конан греб. Девушка выбиралась наружу только в ночные часы, когда реку покидали прогулочные суда с разодетыми бездельниками, отдыхавшими на шелковых подушках, а суетливые рыбачьи лодки ожидали рассвета у берегов. Тогда Альбиона садилась к рулю, чтобы Конан мог поспать хотя бы несколько часов. Но король не нуждался в длительном отдыхе. Нетерпение подгоняло его, а выносливое тело могло одолеть и не такие труды. Лодка шла к югу без остановки.
Зима осталась на севере, днем ласково светило золотое солнце, а по ночам гладь реки отражала мириады сверкающих звезд. Проплывали мимо города, залитые морем огней, проплывали гордые виллы и тучные пастбища. И вот засинели впереди Пуатенские горы – хребты громоздились один на другой подобно бастионам, выстроенным руками богов. С разбегу ударившись в громадные скалы, великая река прокладывала себе путь между холмами, с ревом и грохотом обрушиваясь водопадами и вскачь летя по порогам.
Внимательно осмотрев берег, Конан повернул рулевое весло и направил лодку к мысу, где высилась серая, странной формы скала, окруженная правильным кольцом елей.
– И как это лодки проходят пороги, ревущие там, впереди? Не пойму! – проворчал он. – Хадрат говорил, как-то проходят… Ну да, нам все равно соваться туда ни к чему. Жрец обещал, здесь нас будет ждать человек с лошадьми. Я, правда, никого что-то не вижу. И каким образом весть о нашем прибытии могла обогнать нас самих?
Мощным взмахом весел он выгнал лодку на низкий берег и привязал к толстому корню, торчащему из земли. Потом окунулся в воду и смыл краску, возвращая своей коже естественный цвет. Достав из каюты аквилонскую кольчугу, раздобытую для него Хадратом, он натянул одежду и доспехи, Альбиона же облачилась в костюм для верховой езды по горам. Застегнув последнюю пряжку, Конан вновь оглянулся на берег… и вздрогнул, а рука метнулась к мечу. Ибо на берегу, под деревьями, стоял человек в черном. Он держал под уздцы изящную белую лошадку и гнедого боевого коня.
– Кто ты? – спросил король.
Человек низко поклонился ему:
– Я асурит. Я получил приказание и исполнил его.
– Как это «получил»? – поинтересовался Конан.
Но тот лишь поклонился еще раз:
– Я пришел, чтобы проводить вас через горы до первой крепости пуатенцев.
– Проводник мне не нужен, – сказал Конан, – я хорошо знаю эти места. Спасибо тебе за коней, друг, но мы с графиней привлечем меньше внимания, если поедем одни.
Человек вручил Конану поводья и забрался в лодку. Оттолкнувшись от берега, он направил ее вниз по течению, туда, где гремели вдали невидимые перекаты. Конан в недоумении покрутил головой. Потом посадил графиню в седло, сам сел на гнедого, и оба поскакали к горам, чьи зубчатые вершины казались башнями, подпиравшими небо.
Холмистая местность у подножия хребтов была теперь своего рода пограничьем и переживала темные и смутные времена. Каждый барон стоял сам за себя, повсюду беспрепятственно бродили ватаги разбойников. Пуатен еще официально не объявил о своем отделении от Аквилонии, но фактически превратился в самостоятельное королевство, управляемое наследным графом Троцеро. Предгорья номинально подчинялись Валерию, но он и не пытался штурмовать заоблачные перевалы с их твердынями, над которыми вызывающе развевалось малиновое знамя с леопардом.
Стоял тихий вечер. Король и его прекрасная спутница поднимались все выше по склону. И чем выше они взбирались, тем шире расстилались перед ними всхолмленные равнины предгорий, покрытые лиловыми тенями отгоревшего дня, украшенные мягким блеском рек и озер, золотом плодородных полей и белизной далеких сторожевых башен. А впереди, высоко-высоко, виднелась первая из пуатенских твердынь: суровая крепость, нависшая над узким ущельем, и малиновое знамя вилось над ней в чистой синеве неба. До крепости было еще далеко, когда из-за деревьев появился отряд рыцарей в начищенных латах. Рыцари – настоящие южане: высокие, темноглазые, с вороными кудрями.
– Остановись, почтенный, – сказал Конану предводитель. – Зачем и по какому делу едешь ты в Пуатен?
– С каких это пор людей в аквилонских доспехах здесь останавливают и допрашивают, точно чужестранцев? – пристально глядя на него, спросил Конан. – Или Пуатен восстал?
– Самые разные люди едут нынче из Аквилонии, – хмуро ответил рыцарь. – Что же до восстания, если назвать этим словом неподчинение узурпатору, то да, тогда Пуатен восстал. Мы согласны служить памяти мертвого мужа, но не живому псу!
Тут-то Конан сорвал с себя шлем и, откинув густую черную гриву, прямо поглядел в глаза говорившему. Пуатенец отшатнулся и стал бледен как смерть.
– Силы небесные! – задохнулся он. – Король! Король жив! Жив!
Его спутники недоуменно вгляделись… и разразились ревом изумления и восторга. Плотно окружив Конана, они выкрикивали боевой клич и в избытке чувств размахивали мечами. Шумное ликование пуатенских воителей могло насмерть перепугать несмелого человека.
