В городе было тесно от людей, укрывшихся за его крепкими стенами от вражеского нашествия. Но хозяева принимали чужих без разбора, было бы место, где лечь. Конан пристроил лошадь в одном из дворов и пошел на стену, где смешались и дружинники, и простые люди, вооруженные чем попало. Отстаивать стену предстояло всем вместе.
Урон степному войску от удара дружинников был велик, но не достаточен, чтобы снять осаду. Они уже убирали тела убитых и готовили мощный таран с укрытием от стрел и камней. К врагам подошло сильное подкрепление, и группа прибывших мастеров налаживала камнемет. В городе готовились отражать штурм. Вокруг ворот ставили прочный забор, чтобы, пробившись через ворота, враги оказались в ловушке.
Конан ушел со стены, вернулся к тому двору, где оставил лошадь, напился и перекусил. Потом лег, чтобы отдохнуть и уснул. Проснулся он среди ночи. Над городом летели горящие стрелы. Обмотанные промасленной ветошью зажигательные снаряды вонзались в стены и крыши, падали на землю или находили случайную цель, поражая людей. Повсюду тушили огонь.
Конан разбудил соседей, спавших рядом с ним, и отправился к стене. Там несколько десятков воинов били из луков в конных стрелков, которые на скаку пускали зажженные стрелы в спящий город. Несколько десятков стрелков против нескольких сотен в поле! Городская дружина имела около пяти сотен отличных воинов, но в степном войске, по всей видимости, было сейчас не менее пяти тысяч бойцов.
А город уже горел. В нескольких местах жители не успели погасить горящие стрелы, и теперь дома полыхали так, что подступиться было невозможно. Лишь бы удалось не пустить огонь дальше!
Солнце высушило дерево построек, и пламя полыхало вовсю. Багровый огонь пожара начал сливаться с полоской рассвета, и степное войско двинулось на приступ. Медленно полз вперед таран, бежали воины с лестницами в руках. Конан обнажил свой меч. Вот и настал его час. Вряд ли кто-то из защитников города переживет этот штурм.
— Встречай меня, Кром! — воскликнул Конан.
Хлопнул в поле камнемет, и в редеющем утреннем сумраке киммериец увидел летящую в него каменную глыбу. Он в мельчайших подробностях видел поверхность приближающегося к нему снаряда, и вдруг все перед ним заволокло серой пеленой, а вместо чудовищного удара камня у него появилось ощущение полета, в глазах померкло, а когда мрак рассеялся, он стоял в ярко освещенном зале яшмового дворца, а перед ним грозно возвышался бог Кром.
— Ты звал меня, смертный? — громоподобным голосом произнес Кром.
— Звал, — согласился Конан. — Точнее сказать, взывал. Но я привык, что взывать к богам бесполезно, мы сами вершим свою судьбу, и милость богов снисходит до их почитателей лишь после смерти.
— Воистину, так, — согласился Кром. — Но сейчас твой зов звучит не как ничтожное сотрясание воздуха смертным глупцом. Ты открываешь путь, соединяющий небо и землю. И твой зов услышит любой из богов.
— Значит, я еще не убит там, на земле? — ошарашено спросил Конан.
— Нет, мой доблестный почитатель, Конан из Киммерии!
— Ты знаешь меня? Мое служение во славу твою было тобой замечено?
— Нет. Но я вижу тебя перед собой и мне этого достаточно. Я вижу твою доблесть и твою глупость. Я вижу силу твоего духа и кровь невинных жертв на твоих руках.
— Каких это жертв? — не понял Конан, непроизвольно взглянув на свои руки. — Разве не победа над врагом служит твоему торжеству?
— Это какой негодяй учил тебя этому? — рассердился Кром, — Победа победе рознь. Может, я еще должен покровительствовать режущим глотки? Убивающим из-за угла? Мучителям беззащитных жертв? Ведь все они победили своих противников! Насильнику и убийце я должен радоваться?!
— Как же так? — удивился Конан. — Меня с детства учили, что мы, дети Крома, рождаемся для того, чтобы убивать врагов!
— Ты не видишь разницы? — прищурился Кром. — Так устроен человек, что он вечно старается заставить других делать то, что нужно ему. Насилие и смерть служат орудием для этого. И тот, кто встает против врага — тот мой сын. Неважно, победит он в бою или будет повержен. Он не смиряется с насилием, он преодолевает страх боли и смерти! А негодяй, ломающий тех, кто слабее его, это просто ничтожный выродок!
— И кто же я в твоих глазах?
— Я уже сказал. Доблестный воин, отягощенный по глупости своей тяжкой ношей преступлений.
— И что же мне делать?
— Думай! Не числом одержанных побед определяется величие моих сыновей, а победой духа! Найди свой путь, а не мотайся по миру, как хищник, оставляющий после себя только кровавый след.
— Куда же мне теперь?
— А куда хочешь.
— Но я не могу открывать дорогу на землю!
— Почему? Можешь. Впрочем, я помогу твоим расстроенным чувствам. Иди!
И перед Конаном раскрылась тревожным красным цветом воронка, вытянутая вдаль. Полет по ней был краток. Киммериец обрушился на жесткую поверхность, крепко приложившись пятками, удержал равновесие и стал оглядываться.
Он стоял на открытой террасе какого-то огромного дворца. На далеком горизонте тускло светилась багровым светом узкая полоска заката. Небо уже почернело, яркие звезды холодно глядели на город, толстая луна заливала окрестности плотным светом безумия. Из дворца явственно доносились звуки разудалого пиршества. Конан никогда не бывал в этом дворце, но по доносящимся голосам на шемитском наречии, по силуэтам крыш вокруг и по запаху поздних роз узнал место, куда он попал на этот раз.
