Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - [24]

Не рассчитывая ни на какую реакцию и понимая полную бессмыслицу собственной инициативы, я всё же передал в адрес Правительственной комиссии «Записку», в которой выразил своё отрицательное отношение к работе, проведённой прокурором-криминалистом Соловьёвым, отметив, что в ней полностью отсутствует следственно-криминалистический анализ и что всё так называемое следственное производство по своему содержанию представляет собой не юридический документ, а популярное литературно-детективное изложение исторических событий по известным источникам. В конце своего Заявления я написал:

«Во все годы работы Комиссии я придерживался убеждения и его высказывал (мои письменные материалы, переданные в Комиссию 17 апреля 1994 года, 11 ноября 1995 года, 20 октября 1997 года, 12 января 1998 года – Приложения № 39, № 40), что одновременно с заключением судебно-медицинской экспертизы Комиссия должна представить профессионально-убедительное заключение по тем вопросам, которые волнуют широкую общественность, как в нашем Отечестве, так и за рубежом, порождают сомнения и недоверие, с тем, чтобы в будущем была устранена всяческая возможность уязвлять Комиссию в недобросовестности и уж, тем более, в злонамеренности.

В связи с тем, что моя инициатива оказалась неэффективной, я должен с огорчением для себя и справедливости ради признать своё участие в работе Комиссии беспредметным» (Приложение 41).

Следствие 1918–1919 годов по делу об убийстве Царской Семьи было проведено по горячим следам совершённого злодеяния по распоряжению Верховного правителя России адмирала Колчака высокопрофессиональным, добросовестным и непредвзятым следователем по особо важным делам Николаем Алексеевичем Соколовым.

«Мне выпало на долю, – писал Соколов в предисловии к своей книге, вышедшей в эмигрантском издательстве «Слово» в Вене уже после его смерти, – произвести расследование об убийстве Государя Императора Николая II и Его Семьи. В пределах права я старался сделать всё возможное, чтобы найти истину и соблюсти её для будущих поколений», добавив к тому, что он предпочитает рассказывать об этом «языком хотя и сухим, но юридических фактов». Книгу он писал в эмиграции, куда ему удалось вывезти материалы следствия и те вещественные доказательства, которые были обнаружены в доме инженера Ипатьева и вокруг заброшенного рудника в районе деревни Коптяки. Всё повествование построено строго на основе фактического материала, без домыслов, размышлений и без всяческих теоретических фантазий. Это многочисленные допросы свидетелей и участников преступления, заключения разных экспертов по предметам, на которых заметен был след злодеяния, его собственные наблюдения.

Соколов приводит составленную судебным следователем Намёткиным, который вошёл в дом Ипатьева сразу же, как только Екатеринбург был освобождён от большевиков, подробную опись всех помещений, где в заточении находилась Царская Семья, и всего того, что там было обнаружено. Описывая прихожую, одна из дверей в которой ведёт в комнату, где обитал сам главный палач, Намёткин не упускает ничего, начиная от цвета, в который покрашены стены, и, педантично обходя комнату, фиксирует всё, что видит, и всё, что там находит.

«В правом углу, – пишет он, – между вешалкой и печкой полушёлковая свёрнутая портьера. В том же углу печка с герметической заслонкой; на полу у печи лежит куча золы, мелких углей, жжёной бумаги, среди которых оказались сгоревшие гильзы от револьвера, волосы, медальоны, половина погона, куски материи, пуговицы и разные металлические пластинки». Рядом он находит коробку «с остриженными волосами четырёх цветов», принадлежащими Великим княжнам, по словам сопровождавшего следователя при осмотре Ипатьевского дома Терентия Ивановича Чемодурова, Государева камердинера. Он же подтверждает, что обнаруженный в соседней комнате маленький ключ на белом шнурке принадлежал Наследнику Алексею Николаевичу, которым отпиралась шкатулка, где он хранил деньги, а пузырьки из-под лекарств, фарфоровая баночка с остатками борного вазелина, электрический прибор для согревания служили для лечения Цесаревича.

Через год, вслед за Намёткиным, Н.А. Соколов внимательно обследует дом Ипатьева. Обойдя верхний жилой этаж, все комнаты, где когда-то находилась Царская Семья, комнаты, где обитала охрана и комендант, описав всё, не упустив никаких мелочей и произведя фотосъёмку интерьеров и предметов, там обнаруженных, Соколов спустился вниз, в подвал. В протоколе осмотра помещения, «где произошло убийство Государя Императора и его Семьи», он подтверждает, что внешний вид этого помещения соответствует его описанию в акте члена Екатеринбургского окружного суда Сергеева, который, сменив Намёткина, вёл предварительное следствие. Со своей стороны он отмечает всё, что представляет юридическую ценность. Особенное его внимание привлекают следы «замывки обоев» и разрушения восточной стены, находящейся под аркой, как раз напротив входной двери. «Ясно видимых штыковых ударов, – записывает Соколов в протоколе, – нигде в комнате убийства не усматривается, но обращает внимание в этом отношении на себя арка, о которой упоминается в протоколе выше, в пункте “б”. На той стороне арки, которая ближе всего к косяку двери из комнаты убийств в кладовую, усматриваются продолговатые в 1–2 миллиметра разрывы обоев. Получается впечатление, что по этой стороне арки как будто бы скользило острие штыка». А в пункте «б», о котором упоминает Соколов, говорится: «На лицевой стороне арки, ближайшей к правому косяку двери, снята часть деревянной обшивки, покрывающей арку вместе с обоями. Над этой выемкой имеется сделанная чёрным карандашом надпись: “Рисовал…”, подпись фамилии неразборчива. Под этой выемкой в штукатурке арки имеется в глубину штукатурки углубление конусообразной формы, несомненно, пулевого характера. На стене, обращённой к Вознесенскому переулку, имеются три надписи, сделанные карандашом».