Кому светят звезды - [12]

— А чего его осуждать? — заговорила она. — Сейчас и родные, случается, друг друга не узнают. Третьего дня встретились на рынке с сестрой, так по голосам друг друга едва признали. Мне-то всего сорок, а в худющую старуху превратилась. Раньше полная была, теперь Надины платья и кофты ношу…

Она взяла с машинки ножницы, подрезала фитилек коптилки и села на стул рядом с печкой, вытянув ноги в серых, подшитых толстым войлоком валенках.

— Вот, мама, я тут вам с Бориской черствых кусочков подкопила, — срывающимся голосом сказала Надежда, протягивая матери кулек.

— Ой, доченька моя милая, зачем же ты от себя последнее отрываешь! — тихо сказала та.

Катя подошла к кроватке и погладила худенькую ручонку мальчика. Она больше не в силах была переносить эту тягостную сцену, сказала:

— Извините, мне надо идти.

— Я тоже, мама, пойду, — проговорила Надя.

Ольга Кузьминична не задерживала их. Глядя на Надю и Катю полными слез глазами, сказала:

— Еще поработаю, пошью. Рукавицы фронту нужны.

Катя вышла от Деговых потрясенная. Она знала, что трудно живется ленинградцам, но не представляла, насколько. Теперь увидела. Почувствовала упорное желание не только выжить, но и что-то сделать для других людей, для фронта.

Спустились с горбатого мостика через канал и вышли на площадь к гостинице «Астория».

— Через Кировский или через Республиканский пойдем? — спросила Надя. — Как к твоему дому ближе?

— Пойдем так, чтобы в школу скорее вернуться, — ответила Катя. — Нечего мне делать дома в пустых стенах.

Вечером Катя решительно открыла дверь кабинета начальника школы. Тот сидел за столом в наброшенной на плечах шинели и что-то писал.

— Разрешите обратиться, товарищ подполковник! — громко сказала Катя, останавливаясь на пороге.

— Заходите, товарищ курсант! С чем пришли?

Начальник школы указал на стоявший против стола стул.

— Не могу больше такое видеть! Воевать хочу, мстить!

— В городе были? — спросил подполковник.

— Лучше бы не ходила, — вздохнула Катя.

— Чем расстроены? Расскажите.

— Ходили мы с Деговой к ее родным, — заговорила она сбивчиво, торопливо. — В прошлый раз не удалось…

— Присядьте, Вологдина, — мягко остановил ее начальник школы, — в ногах правды нет.

Катя присела на краешек стула и стала рассказывать о подъезде-склепе, о сорванных перилах, о дистрофике-брате Нади Деговой.

Подполковник слушал и молчал, внимательно глядя на взволнованную женщину. Когда она немного успокоилась, зачем-то переложил бумаги с одного конца стола на другой и заговорил медленно, с усилием произнося каждое слово:

— Скажу обычное, известное вам. Всем сейчас тяжело. Не только здесь у нас, в Ленинграде. И все равно желание ваше все бросить и уйти на фронт мне непонятно.

— А что тут непонятного? — вырвалось у Вологдиной.

— Вряд ли кому на фронте плохие специалисты нужны! Недаром говорят: физически крепкий может одного врага одолеть, образованный и подготовленный — десяток. Вот и подумайте: что лучше — если сейчас в бой неумехой пойдете или когда хорошим специалистом станете?

Подполковник сокрушенно подумал о том, как плохо знает своих подчиненных. Взять хотя бы Вологдину. Учится прилично. Работает спокойно, без суеты. Держится в тени, к начальству ходить не любит. Отзывчивая, добрая. Незаметная и надежная, если совсем коротко. И вдруг такая эмоциональная вспышка. О своих мыслях подполковник не сказал. Нахмурившись, встал из-за стола и подошел к Кате:

— Ваше желание, товарищ будущий радист, хотя и не своевременно, но похвально. Пока же вашим ратным трудом останется хорошая учеба.

9

В канун ноябрьских праздников товарищи провожали Михаила Вологдина в трехдневный отпуск в Ленинград. На его кровати росла горка свертков. Подходили летчики и просили: «Голодно в городе, немного хлеба для матери захвати», «Моим тоже посылочку занеси», «Мыло жене отдашь, отцу пачку папирос». Вологдин записывал адреса на свертках, складывал все в вещевой мешок.

С тяжелой поклажей за плечами Михаил направился к шоссе, ведущему в Ленинград. Машины шли довольно редко. Дважды старший лейтенант голосовал, но обе полуторки пронеслись мимо, обдав его мелкой снежной пылью. Он вспомнил о подарке своего авиамеханика Гоги Иванидзе — пачке «Беломора» (где только раздобыл?) — и его словах: «Хоть вы и не курящий, а стойте у дороги и делайте вид, что курите. Любой шофер на папиросу клюнет».

— Куда путь держите, старлей? — спросил шофер, открывая дверцу.

— В Питер, земляк, во как надо, — провел ладонью по горлу. — На праздники.

— М-да, шестое ноября сегодня, — вспомнил шофер. — Все в дороге. Закрутишься. Закурить найдется?

— Берите, берите!

Михаил протянул открытую пачку. Шофер взял три папиросы, потом, видимо, застеснявшись, одну положил назад.

— Возьмите больше, — предложил Вологдин. Разорвал пачку, половину отдал водителю. — Остальные мне на обратный путь, — усмехнулся он.

— И то дело, — сказал шофер, помогая втащить вещевой мешок в кабину.

Навстречу грузовику понеслись заснеженные деревья. Изредка по обочинам дороги глазели выбитыми окнами пустые, покинутые жителями дома.

— Не то что до войны, — заметил шофер. — Тогда машин и пешеходов было пруд пруди. В этих местах давненько езжу…