Кому нужна Синяя птица - [36]

— Сядь. Послушай, как она плещет. А пахнет как! Такое счастье…

— Счастье? — осторожно переспросил Павел: о чем она?

— Ну да, — улыбнулась Юля. — Так повезло, понимаешь?

Он осторожно положил руку ей на плечо, и она доверчиво прижалась к нему. Теперь он ее не отпустит, не отдаст… Теперь она не исчезнет…

— Ты подумай… — она даже зажмурилась. — Во вселенной миллиарды миров. И на одном из них, у нас, возникла жизнь… И мы родились, и живем, смотрим на эту воду, дышим этой рекой… Ты только подумай, какой подарок… За что нам это?

Она повернулась к нему — он почти не видел ее в темноте, только чувствовал, что здесь, рядом, ее волосы, и глаза, и губы. И он наклонился к ней, нашел ее губы и осторожно поцеловал. Они были теплые, мягкие и беспомощные. Павел целовал их снова и снова, не в силах оторваться и почему-то не смея поцеловать Юлю по-настоящему. А она обняла его совсем по-детски, закинув руки ему на плечи, а потом они встали и стояли, прижавшись друг к другу.

Павел гладил Юлины волосы, целовал их и вдыхал их запах, — слава богу, они не пахли ни духами, ни шампунем, ни лаком. Он осторожно касался губами ее закрытых глаз щекой — ее горячей щеки. Он слышал, как торопливо бьется ее сердце и гулко бухает в ответ его собственное, и вот уже эхо этого гула гремит во всем теле, и нет больше сил терпеть и страдать. Он легонько отстранил Юлю: только бы она не почувствовала нестерпимого его желания, над которым он не был властен, только бы оно не испугало и не оскорбило ее, не разрушило того, что возникло теперь между ними, прорвалось сквозь столько тягостных лет, и росло, и ширилось, заполняло собой весь их мир.

— Пошли, Юленька, — сказал он тихо.

Но она только крепче обняла его.

— Знаешь, как я о тебе мечтала? — прошептала она укоризненно. — Там, в институте. А ты всегда был таким сердитым…

Сердитым… Да он просто не смел к ней приблизиться, боялся своей к ней нежности. Да если б он знал!..

Они молча пошли к гостинице и разъехались по своим этажам, и только у себя в комнате Павел понял, что завтра утром уедет, а Юля останется здесь, в Ярославле. Он торопливо набрал номер ее телефона, но было занято, и тогда он в панике бросился к ней, на третий этаж. Но она уже бежала ему навстречу, цепляясь о ковровую дорожку маленькими, чуть сбившимися каблуками.

— Я подумала, как же мы с тобой встретимся, и позвонила. А номер был занят, и я испугалась…

Она и в самом деле была напугана — так же, как он, — и у нее были такие же холодные пальцы, когда онемевшей от пережитого страха рукой Павел взял ее руку.

— Ну что ты, что ты, — повторял Павел, пытаясь согреть ее руки в своих. — Разве мы можем…

Она показалась ему вдруг такой же маленькой и беззащитной, как тогда, на бюро, перед грозной Лидой. И так же, как там, ее надо было спасти, защитить, уберечь. Но почему? Ведь она была почти с него ростом, и так лихо строчила в своем блокноте, и все у нее, кажется, было в полном порядке. Но сейчас она прижалась к нему, как ребенок, и он защищал ее, как ребенка, и грел ее ледяные руки.

Он усадил Юлю в кресло, сел напротив, записал ее телефон и дал свой, служебный. Потом проводил до комнаты и пошел к себе, всей спиной, всем телом ощущая колючий взгляд тучной дежурной в фирменном синем платье и нелепом иссиня-черном растрепанном парике.

Господи, как в нем всего теперь много! А он-то собирался здесь отдохнуть. Павел быстро разделся, погасил свет — спать, спать! Но сон отлетел, едва он коснулся белой, пахнущей свежестью, мягкой подушки. Юлька! Какое чудо, что они встретились! И такое счастье хлынуло на него, что он сел, снова зажег настольную лампу и обалдело уставился перед собой. «Да что же это? Значит, так оно и бывает? Неужели это любовь?» — спросил он себя, и ему стало страшно, потому что в тот же миг он понял, что да, любовь, самая настоящая, та, о которой он читал и слышал, но в которую не очень-то верил, которую никогда ни к кому не испытывал и уже не надеялся, да, пожалуй, и не хотел испытать. Была Таня, была, в конце концов, Галя, Он даже застонал от тоски: Таня, Галя… Чушь какая-то! Ведь Юлька была рядом, там, в институте, а он… Безмозглый осел!

Павел встал, закурил. Потом покосился на телефон: «Позвонить? Нет, нельзя: спит, наверное. Спит. Маленькая моя. Юлькин мой дорогой…»

Он снова лег и, страшно усталый, счастливый, измученный, мгновенно заснул. Назавтра он уже ехал в Москву, изо всех сил стараясь понять, о чем его то и дело спрашивают индийцы, — молчали же раньше всю дорогу! — и понимая одно: до встречи с Юлей — три дня. Целых три! Дома предстоит свидание с Таней, на работе будет вздыхать Галя, а до Юли — три дня.

— А ты загорел… — встретила его Таня. — Хорошо прогулялся? И мы тут заодно отдохнули — никаких звонков, никто не дышит в трубку…

И это при Сашке. При Сашке!

— Значки привез?

Сын снисходительно, даже, пожалуй, сочувственно чмокнул его в висок.

— Вот…

Павел сунул ему ярославские значки, прошел в ванную, пустил воду.

— Эй, не залеживайся, через полчаса ужин…

Таня стукнула в дверь, как всегда, костяшками пальцев, в голосе виноватые нотки. Кажется, его здесь ждали: на батарее свежая пижама, халат, мохнатая простыня, у зеркала новый польский лосьон — купила в его отсутствие. Лучше бы ничего этого не было! И этих ноток в голосе — тоже. Потому что ничто теперь не поможет. Он понял это с холодящей сердце ясностью. Он прошел мимо Юльки — тогда, сто лет назад, в институте, он полжизни прожил без нее и вдруг встретил ее снова, и надо все рвать и идти к ней — вот что ему нужно.