Кому на руси жить - [89]

Подскакивает Голец.

- Поспи, батька, толкнем тебя, коли чего случится.

Я киваю. Все равно срубит, лучше добровольно кемарнуть, мне надо-то минут тридцать-сорок...

- В горницу ступай, ложись по-людски.

Уболтал, черт языкастый. Ничего, покараулят немного без меня, не маленькие, поди. С помощью верного костыля убираюсь с крыльца и ощупью падаю на лавку под окнами горницы, тотчас проваливаюсь в черноту сна, словно в бездонную пропасть...

- Вставай, Стяр, беда!

Издеваются что ли? Пяти минут не прошло уже за горло трясут...

С силой луплю по вцепившейся в мою шею руке и тут же подрываюсь как током жахнутый. Возле меня Голец тяжко сипитпосле быстрого бега.

- Что? – выдыхаю.

- Наших режут!

Опираясь вместо костыля на поданное Гольцом копьецо, мчусь к выходу. Слышу как снаружи кто-то с ритмичным сопением набегает из темноты. На крыльцо вносятся сразу с двух сторон. Толкаю изо всех сил от себя дверь, сношу таким нехитрым способом одного с ног, он летит навстречу с парапетом, кувыркается через него и падает вниз. В открытую дверь мечу наугад сулицу, слышен лязг, удар по дереву. Отбили. В темноте! Чужое дыхание совсем рядом. Рвут от меня дверь. Вытащенным заранее мечом рублю туда, попадаю по мягкому, с удовлетворением слышу спрятанный за стиснутыми зубами крик боли. Ответным ударом меч из моей руки выбивают, отшвыривают по ступеням прочь. Вижу светлое пятно лица под черной чашей шлема, рот ощерен как у дворового пса. Хлесткий хук, лицо отваливается. Различаю близкое пыхтенье позади. Повернуться для полноценного удара не успеваю, отмахиваюсь левой, попадаю по бугристой поверхности кольчуги. Разворачиваюсь, чтобы добавить. Кулак вонзается в возникшее предо мной потное лицо Вендара. И еще раз туда же. Мелькает мысль: а вот и гридь! Затем в затылке вспыхивает фонтан черных искр, разом затмевающий сознание.

Глава двадцать восьмая

Что за манера тут у них идиотская по затылку сзади лупить? Так ведь и убить можно! Мозг как субстанция чрезвычайно нежная подобного обращения на дух не выносит. Гораздо эффективнее и безопаснее для «клиента» – вдарить ребром ладони по шее в районе сонной, или под основание черепа, отключка на несколько минут гарантирована.

Сквозь ресницы оцениваю свое положение, и понимаю, что оно отнюдь не завидное. Поза у меня еще та: руки заведены назад, обнимают подпорный столб в сарае, копчик упирается в жесткую землю, задница затекла и требует немедленного вмешательства массажистки с сильными, но нежными руками, желательно приятной наружности.

Во рту явственно ощущается металлический привкус, должно быть, язык прокусил, когда меня по калгану приголубили.

Господи, да что ж так неудобно!

Разлепляю до конца глаза и упираюсь взглядом в знакомые короткие коричневые сапожки. Промаргиваю отяжелевшие веки.

- Что, пес, проснулся?

И голос знакомый. А сапожки в кровавых разводах...

Сколько это я в ауте пробыл? Светло уже...

Взгляд скользит от сапожек вверх по одежде до самых пышных усов что я в жизни видел. Сколько он тут стоит, ведь никаких шагов слышно не было?Инстинктивно подбираю, насколько это возможно, ноги.

- Проснулся, – удовлетворенно заключает Минай. – Да не в том месте, в каком хотел бы, верно?

И хихикает меленько.

- Давал я тебе возможность уйти. Дороги мы перекрыли, но ты бы прошел, я знаю. Ты же настырный, да? Упрямый. Прешь как оскопленный бык в ярме, дороги не различая.

В голосе Миная странная смесь из уважения, презрения и жалости.

- Ага, прикинь как со мной мать мучилась, – говорю, с усилием выталкивая словно клеем обмазанным языком каждое слово.

- Дурень ты. Все же хорошо было, дружили почти. Только не ври, что не помнишь ничего, все ты помнишь. Тать, он тать и есть, веры вашему брату никакой. Что ты, что Тихарь, оба одинаковые. Без кнута и веревки сладу с вами нет.

Моя гипотеза о давнем знакомстве Стяра и Миная железно подтверждается. Не исключено, что мой прототип вместе с Минаем принимал непосредственное участие в разработке плана нападения на купеческий караван. В таком разрезе я, как Стяр, не оправдал возложенных надежд ни на полпроцента.

- Что теперь? – спрашиваю, кривясь в наигранной усмешке.

Минай складывает толстые руки на груди, нависает как мясник над ягненком.

- На кол сажать буду. Ме-е-дленно. За то что восстание против князя чинил, народ подстрекал дани не сдавать, боярских людей призывал бить. Да мало ли за что? Был бы кол, задница найдется. А кольев у меня полно, на всю твою ватагу хватит. Сам буду делать. Я умею, честно! Ты не знал? Ну что ты... Я тебе покажу, должно понравиться. Жиром смажу как положено, но не шибко густо и слишком остро тесать не буду, чтобы колышек махом нутро твое гнилое не проскочил. Кончик из глотки на два вершка как положено сам на него сможешь взглянуть, если дотерпишь. А ты дотерпи, порадуй боярина, хоть что-то по-людски сделай.

- Не боярин ты мне, паскудник мутнорылый, – цежу сквозь сведенные ненавистью зубы.

- Тебе – не боярин, – шевелит усами Минай. – А вот городку этому и двум десяткам весей еще какой боярин. Я Рогволду обещал земли его раздвинуть. За счет своего удела. Мы же крайние, между нами и Смоленском по лесам еще много безданных людишек сидит, надо бы их к одному концу привесть, как думаешь?