Комсомольский патруль - [7]

— Тянутся, как клячи в гору, — Болтов пренебрежительно махнул рукой, — выжимают из последних сил, да еще посматривают свысока, дескать, вот мы — люди. Нет, талант летает, талант парит, а усидчиво сидят одни недотепы. Сидят всю жизнь, да ничего не высиживают, кроме мозолей.

И опять меня подвела усталость. Я был не согласен с Болтовым, но смолчал. «Может быть, он действительно правдоискатель, — пришла на ум соглашательская мыслишка. — Может быть, он действительно смелый парень».

Лишь через некоторое время я усвоил на всю жизнь, что такие люди, как Болтов, не что иное, как еще одна разновидность искателей легкой жизни, анархиствующие одиночки, любые красивые рассуждения которых основаны на пустоте. А там, где фундаментом служит пустота, там всегда неизбежен провал.

Рассказывать Болтову о себе мне почему-то совсем расхотелось.

«Путаный он, — решил я, — не поймем мы, пожалуй, друг друга. До чего же плохой сегодня вечер!»

В двух словах рассказав о себе и о своих родителях, я замолчал.

— Ну и что, осуждаешь ты своих родителей или хвалишь? — подумав, спросил Болтов.

— Как это осуждаю, — изумился я, — я же сказал, что родители мои коммунисты. Настоящие, понимаешь? Больше я ведь ничего не сказал. А этого, по-твоему, мало?

— Ах, да, — Болтов покивал головой, — понятно, ты... в общем понятно. Послушай, — вдруг рассмеялся он, что-то вспомнив, — послушай, но ведь ты тоже коммунист, значит ты тоже идеал?

— Да, по мыслям я уже коммунист, — сказал я, внутренне сжимаясь, — а по делам еще нет. Не выходит, хоть и стараюсь. Но ты над такими вещами лучше не смейся.

— Хорошо, — Болтов искоса посмотрел на меня с некоторой иронией, — но у меня к тебе тогда ответная просьба: ты на меня не кричи перед ребятами, я, знаешь, этого не люблю.

Сначала мне захотелось съязвить, сказав, что если судить по его словам, то без ребят, значит, кричать на него можно, но, вовремя одернув себя, я извинился и обещал, что больше кричать на него не буду.

Наш уже почти окончившийся разговор прервали пришедшие вдруг в райком секретари. Оказалось, что Иванов и Принцев вместе со своей группой задержали крупного карманного вора-рецидивиста и только что освободились от дачи свидетельских показаний.

— Ну и тип этот рецидивист, — добавил к рассказу Иванова Принцев, — сегодня попался на краже денег из сумочки, теперь сядет лет на пять, а у него и так уже имеются три судимости. Он после последней по амнистии вышел.

— Кстати, — обратился Принцев ко мне, — куда вы дели двух таких парней: один круглолицый, с плоской физиономией, нос приплюснутый, его еще приятель блином назвал, а сам приятель — с верхней губой, отвисшей чуть ли не до подбородка. Такие дегенеративного вида парни — куда вы их дели? Мы их с частью нашей группы в штаб отправили.

— Не знаю, — покачал я головой, — я в штаб перед самым концом рейда пришел. Вот Болтов, наверно, помнит.

— Ты же сам, Валя, их отпустил, — не ожидая вопроса перебил меня Болтов. — Помнишь, когда ты пришел, я с ними разговаривал, а ты говоришь, пусть все уходят, и персонально на них указал.

— Разве я на них указывал? — усомнился я. — Ведь я, по-моему, велел всех задержанных перевести в один угол.

— А я так понял, что этих нужно выпустить, — Болтов пожал плечами, — я и выпустил. А что они такого натворили?

— Да нет, ничего особенного, — махнул рукой Принцев, — просто мы их задержали вместе с рецидивистом, они в том магазине ссору с продавщицей затеяли, а потом я смекнул, что не знакомы ли они с вором, уж очень подозрительно переглядывались. Ну да ладно, отпустили и отпустили. Пошли по домам.

Закрывая райком, Иванов сказал:

— На днях вас соберу, всех членов штаба, поговорим. А сейчас очень уж поздно, спать хочу, глаза слипаются. Нет, все-таки здорово мы этого вора поймали: раз его за руку...

Уже дома я вспомнил, что парень-спортсмен, о котором рассказывал Болтов как о единственном своем приятеле, который не зазнается, совсем-совсем недавно фигурировал в решении бюро горкома комсомола, в списке спортсменов, больных «звездной болезнью», то есть после незначительных успехов и похвалы потерявших всякое чувство ответственности перед коллективом и возомнивших себя звездами, сияющими над людьми.

«Вот тебе и не зазнается! Что он, Болтов, смеялся надо мной, что ли? Смеялся, наверно, обиделся, что я на него накричал. Вот вредный парень!»

 

Через три дня после первого рейда членов районного штаба вызвал к себе Толя Иванов.

— Подведем первые итоги, — пробасил он мне в телефонную трубку. — Как прошел рейд, какие выводы и проблемы. Словом, к восемнадцати ноль-ноль — у меня.

Выводы у нас были печальные, проблемы — серьезные. Пришли мы хмурые, расстроенные. А когда все уже были в сборе, зазвонил телефон: Иванов сообщил, что задерживается на заводе и, вероятно, в райком прийти сегодня не сможет. Это еще больше огорчило нас. Настроились всё же...

Больше всех огорчился Костя Лепилин. Он, когда еще на собрании актива утверждали членов штаба, предупредил, что у него очень мало свободного времени.

— Я в институте заочно занимаюсь, — перечислял он по пальцам, — и в секции самбо, в спортивном обществе, не говоря уже о том, что работаю на производстве. И по хозяйству мне нужно как-никак помогать. Дед у меня человек пожилой. Стыдно, если он за меня дрова колоть станет или еще что... Может, вы кого-нибудь другого в штаб введете? А я, как член пленума, буду разовые поручения выполнять, пусть и большие...