Комсомольский патруль - [47]

— Не надо мне провожатых, — заявил он щуплой, невзрачной девушке в тулупе и платке, — зачем я вас буду от работы отрывать. — Костя насмешливо посмотрел на нее сверху вниз. — Опекунша, сама в пяти няньках нуждаешься...

— Ты, паря, не ерепенься, — покачала головой девушка, — председатель сопровождать велела, волков у нас много, а я долгую дорогу знаю, тракт там, и люди ездят. В деревне ночуем.

— Волков много? — Костя махнул рукой. — А мы волков не боимся, у нас на волков вот что есть. — Он вытащил из-под сена дробовик, который завхоз на всякий случай захватил с собой.

— Я ведь на фронте был, — вдруг соврал он, — меня по ранению отчислили. А председательнице вашей я не подчинен.

Он на секунду представил себе, как будут смеяться товарищи, если он приедет с девчонкой-провожатым. Скажут — трус, Гогочка! Нет, он им покажет, какой он Гогочка.

— Ну, как знаешь, — помявшись, нерешительно сказала девушка, — мое дело маленькое.

— Ладно, — усмехнулся Костя, — беги домой, не в таких переплетах бывали. Прямой дорогой, как приехал, так и вернусь. — Он взял в руки вожжи. — Ну, сена как будто хватит, н-но, милая...

Лошадь понатужилась, сдернула с места примерзшие сани.

— Городской-то — отчаянный, — рассказывала девушка дома. — Наши и то боятся в тайгу поодиночке ходить. Худое у нас место, глухомань. А ружье у него большое, двенадцать калибров, в акурат как у нашего бати.

Девушка вздохнула, вспомнила, что ружье-то здесь, а батька на фронте, и, махнув рукой, побежала в правление.

Председатель уже успела уехать куда-то и только на следующее утро узнала, что Костя отправился один.

Большую часть пути Лепилин ехал без приключений. Мимо проплывали одетые в снежные шубы ели, пихты, высоченные лиственницы. В воздухе стояла тишина, лишь скрипели полозья узких саней да изредка в лесу ухало разорванное влагой и морозом дерево. Снег мягко шлепался вниз с широких еловых лапок, поднимая серебристые, похожие на крошечные взрывы, облачка снежной пыли.

Наконец стало темнеть. Костя, посматривая на покрытую инеем лошадь, уже стал подумывать о том, как он остановится на ночлег, распряжет лошадь, разведет большой костер и наварит густой горячей похлебки. Но лошадь вдруг забеспокоилась. Она ни с того ни с сего стала вздрагивать, настороженно двигать ушами и вдруг тихонько заржала, призывно и жалобно. Идущий рядом с санями Костя подсел в них сбоку и, намотав на руки вожжи, чмокнул губами.

— Н-но, глупая, почуяла стоянку? Скоро приедем, дам тебе сена.

Он легонько тронул лошадь вожжами. Будто только этого и ожидая, лошадь рывком перешла на широкую рысь, потом понеслась галопом.

— Стой, стой, сумасшедшая!! Тр-рр!

Костя привстал и с силой потянул на себя вожжи.

— Да стой ты! Что с тобой случилась?! — оглянувшись, он обомлел и привалился к передку: в наступающей темноте, далеко за санями, молча неслись стремительные серые тени.

«Волки! — холодея, сообразил Костя. — Волки!»

Он уже не дергал за вожжи. Лошадь с храпом мчалась вперед. Сани мотало от одного края дороги к другому. Уцепившись за передок и с трудам удерживаясь в санях, Лепилин бормотал что-то. Глаза его, не отрываясь, следили за приближающимися тенями. Три, четыре, шесть, семь... Вдруг волки начали отставать и почти мгновенно исчезли. Еще ничего не понимая, Костя некоторое время с ужасом продолжал всматриваться в бегущую темноту. Неожиданно лошадь остановилась. Широкие бока ее судорожно поднимались и опадали, в животе животного что-то екало. Выскочив из саней, Лепилин заметался по обочине дороги, лихорадочно собирая лежащие под снегом сучья для костра. Сложив их горкой, он бросился за охапкой сена к саням и тут все понял: мяса не было. Лепилин громко заплакал. Слезы текли по щекам, падая на ложу бесполезного теперь дробовика.

Волки больше не появлялись.

Дождавшись кое-как утра, Лепилин медленно поехал на так и не распряженной лошади обратно. Километрах в трех от ночной стоянии валялись начисто обглоданные кости. Лепилин вспомнил, что именно в этом месте сани два раза так бросило из стороны в сторону, что он едва удержался, уцепившись за оглоблю. Сложив жалкие остатки костей в сани, Лепилин поехал домой.

Узнав все обстоятельства дела, директор завода сначала приказал Костю отдать под суд.

— Из-за легкомыслия и хвастовства потерять почти сто килограммов мяса! — сказал он. — В такое время! Вдобавок он трус, забыл о ружье. Под суд!

Через два дня после этого решения директор вызвал к себе членов комитета комсомола училища.

— Так вот, — сказал он, хмуря седые, нависшие брови. — Вас он оставил без мясных обедов, что хотите, то и делайте с ним: скажете судить — будем судить. Мяса больше училищу не дам, — добавил он. — Кроме вас, другое рабочие есть. Вы свои лимиты исчерпали.

Костю не судили. На открытом комсомольском собрании, продолжавшемся три с половиной часа, где присутствовало все училище, выступил Сергей Чайкин, которого Лепилин после нечаянно подслушанного разговора считал своим злейшим врагом.

— Что ж, исключим Лепилина из комсомола? — спросил он. — Год назад я был бы за это решение, но теперь думаю иначе. Все это время он жил и работал вместе с нами. Недостатки его мы знали, но очень мало занималась ими. Я думаю, что нельзя отдавать Лепилина без боя. Судить его да выгнать легко. Сделать настоящим человеком труднее. Мы, комсомольцы, — сказал он, — пойдем по трудному пути. Эта для Лепилина тяжелый урок, а тяжелые уроки, дольше помнятся. Он оставил нас без мяса, забыл, кому и от кого вез этот дорогой подарок. Больше он никогда о таких вещах не забудет. Не сможет забыть. Я в это верю.