Комсомольский комитет - [64]

Даша, может быть, еще долго бы «разорялась», если б не стал рядом с ней Филатов.

Возвращались в поселок за полночь. Филатов по-прежнему молчал, но кто бы знал, что творилось в его душе!

До сих пор Антон был весьма высокого мнения о себе. Ему казалось, что он знает жизнь, что он прошел сквозь огонь, и воду, и медные трубы. Сначала Антон не думал долго задерживаться на заводе. Но очень уж было хорошо жить в светлом сухом общежитии, где каждую неделю меняют постельное белье, рядом со столовой, где всегда найдешь, чего душа просит. Лучше зарабатывать в месяц тысячу рублей, которых за глаза довольно на жизнь, чем скитаться по крышам вагонов, ночевать под заборами, торжествуя лишь в минуты удач, и всегда чувствовать себя как затравленный заяц.

Но не каждому дано прийти на завод, овладеть профессией. Антон не осуждал Мухина и его друзей: каждый живет для себя, каждый сам ищет свою дорогу.

Месяц назад скажи Филатову, что можно прийти в чужой дом и поинтересоваться чужими личными делами, Тошка сказал бы сердито: «Кому какое дело? Пусть ко мне придут, в морду дам!»

До сих пор Антон о комсомоле думал как о чем-то далеком и не совсем ясном. Антону никто не советовал вступать в комсомол. Он был на слишком плохом счету. И он не жалел об этом.

А сейчас он шел и мучительно думал: в самом деле, почему он, Антон Филатов, живет в хорошем общежитии, а Аленка Бубнова — в этой дыре? Ну, у Аленки еще заступа есть: Мухин. А у Маруси Чоботовой, он знал, никого нет.

Антон уж не вертел хлыстиком, как по дороге в общежитие, он глубоко засунул руки в карманы простого, но теплого пальто и шел, то и дело заглядывая в лица девчат. Обе они были очень возбуждены. Надя ахала, и охала, и возмущалась. Даша сердилась.

— Нет, так не оставим, — горячилась она. — Завтра же опять к унээровскому начальству пойдем. И пусть хорошенько топят общежитие, пусть перегородки сделают. Что это такое, комната на двадцать человек, строительная организация называется, сапожники без сапог.

— Ты же не прикажешь? — удивленно сказал Филатов.

— И прикажем, если правильно! — запальчиво ответила Даша. — Не послушают, в горком комсомола поедем. Надо, чтобы этого Мухина здесь не было.

— Ты знаешь, ты лучше этого… не тронь его, — предостерегающе сказал Тошка.

— А вот и трону!

Проходили мимо дома Варежки. В окнах горел свет — семья еще не спала.

— Позовем Алу погулять? — предложила Даша. — Спать не хочется.

— Позовем! — согласилась Надя.

Алу Антон не то что недолюбливал, а как-то не понимал: она вечно спорила, шумела, всем навязывала свое мнение, порой не разобравшись как следует.

И поэтому, когда Ала выскочила в одном платье и за руки потащила подруг в дом, на ходу тараторя: «Ну что? Ну как? Рассказывайте!», Антон, хотя Ала пригласила и его, попрощался и ушел.

Ему тоже не хотелось идти в общежитие. Не хотелось идти в комнату, где многие товарищи его уже спали спокойно и безмятежно. Странное, суматошное настроение требовало разрядки.

Необыкновенной, удивительной вдруг представилась Антону жизнь. Неужели человек может жить не только для себя, может вот так, ни за что, помогать другому, а люди, еще недавно незнакомые, могут вдруг становиться близкими?

Почему эта девчонка, Даша Хохлова, так верит в свои силы? Филатов направился к чайной.

Несмотря на поздний час, чайная гудела как пчелиный улей. Антон прошел между столиками, разыскивая свободное место. В чайной, как всегда, полным-полно знакомых.

— Здорово, Миха! — сказал Антон, проходя мимо Корнюхина, который сидел в чайной вместе с ребятами из третьего цеха.

— Здорово, Антон. Подсаживайся, — прогудел Михаил.

Но Филатов прошел мимо.

За крайним столом он увидел мастера Дынникова в компании отъявленных пьяниц из своего цеха. Те часто опаздывали на работу, часто давали брак, Дынников их всегда выручал. Но с этими людьми Филатов чувствовал себя проще и, когда Дынников радушно пригласил Филатова, подсел к ним.

Василий Дмитриевич был уже изрядно пьян. Большое лицо его словно изнутри налилось испорченной кровью, совсем сизым стал нос. Жидкие седоватые волосы свесились на лоб, глаза блуждали.

— Антон, ты мой выученик! — самодовольно, покачиваясь за столом и с трудом выговаривая слова, сказал Василий Дмитриевич и обратился к собутыльникам: — Скажи я ему: «Разбейся для Василь Дмитрича!» Знаю: разобьется. Потому я его из грязи вытащил. Кто он был? Вор! А теперь Антон четвертый разряд получил, потому кто к мастеру хорош…

Официантка, проходя мимо, уже несколько раз вопросительно поглядывала на них. Антон понял: мастер ждет магарыча, и посмотрел Дынникову в глаза. Тот рассуждал:

— Тошка, ты меня уважаешь? Как человека, уважаешь ты меня? Я понимаю: мой сын чистый! Он не может с тем, кто прежде… Тошка! Ты магарыч ставь всем. Потому ты нам всем обязан. Мы коллектив.

Сегодня, в этот морозный вечер, Тошка вдруг удивился: неужели у взрослого человека — он считал себя совершенно взрослым — может быть на уме сегодня одно, а завтра другое? Еще вчера Антону казалось, что в коллективе вот такие дынниковы по праву занимают свое место.

У Филатова были с собой деньги. И ему хотелось выпить. Но только не с мастером: «Вот ведь такие суки… помогали мне воровать. И еще просит магарыч, дешевка…» Антон решил не пить, брезгливо глянув на Дынникова. Но тут же передумал. Быстро достал из кармана бумажник, вынул из него пачку новеньких десятирублевок, нарочно пошелестел ими, пощупал их, бросил официантке: