Комсомольский комитет - [12]

— Раз пришли, садитесь, Елена Михайловна, — нехотя сказал Рудаков.

— Не Елена Михайловна, а Лена, думаю, что так это лучше, — резко сказала Лучникова.

На красивом лице Рудакова дрогнула усмешка.

— Значит, форму разбюрократить решили наконец!

— Как дела с политсетью, Федор? — прервала Лена секретаря комитета.

— Работаем понемножку.

— Понемножку?

— Вы, Лена, если позволяете себя так звать, подите-ка сами на узле поработайте, — вспыхнув, сказал Федор. — Народ периодически в поездках, по графикам. А графики часто нарушаются. Живет народ черт-те где — кто в пригороде, кто по разным концам города. Кончил работу, и каждый домой спешит. И потом известно — транспортники.

Мальчишка рассмеялся. Лене показалось, что он никогда не бывает без улыбки, этот белозубый пацан. Почему-то подумав, что мальчишка смеется над ней, и не обидевшись на это, Лена сказала:

— Что транспортники, мне известно. Кстати, ведомость в сектор учета ты до сих пор не прислал?

— Не прислал, — неожиданно согласился Рудаков.

— Тебе не стыдно?

— Отчего?

Лена отлично видела, что Рудаков прикидывается наивным.

— Бессовестный ты, — даже с каким-то облегчением проговорила она.

— Завтра пришлю, — смутившись, пообещал Рудаков, и Лена чуть улыбнулась: она знала, что, если Рудаков пообещает сам, а не просто получит напоминание из обкома, он никогда не подведет.

— Комсомольских политкружков у вас девять?

— Девять. Не верите, списки показать? Не надо? Сегодня день политзанятий.

— Я это знаю. Пойдем.

Рудаков не ожидал, что Лучникова собирается в цехи, и немного растерялся.

— Что ж, пойдемте. Ты, Коля, посиди тут, — обратился Рудаков к товарищу. — Я Петровых вызвал. Опять вчера поссорились. Так ты их займи чем-нибудь. А я скоро вернусь.

— Есть занять Петровых! Мы сейчас с ними самодеятельность устроим, — с готовностью сказал Коля.

— Кстати, Чирков у вас? — спросила Лена, выйдя с Федором из вокзального здания. Она глубоко вздохнула, втягивая в себя чистый, с легким морозцем воздух. Вздох получился глубокий и все-таки трудный.

— Видел я его. Он в цехи ушел, — серьезно, уважительно по отношению к Чиркову ответил Рудаков.

На несколько километров разбежалось сложное путевое хозяйство Павловского узла. Скрещивались и расходились по земле рельсы, стрелки, сливаясь в один большой путь, высились сигнализационные установки.

Возле депо паровозников вереницами «на отдыхе» стояли локомотивы, ощетинившиеся дымящимися трубами. Юноша со сверкающими глазами на вымазанном сажей и копотью лице насвистывал мелодию из «Евгения Онегина», обтирал паклей паровозные поручни.

— Здравствуй, любитель Чайковского! — весело сказала Лучникова.

— Кого? — спросил свистун.

— Чайковского!

— А это кто? Греческий полководец, что ли?

— Эх ты, полководец! Да это наш русский композитор, ты ведь его мелодию насвистывал.

— Ну и что? Ну и спутал. Тут у нас Костя Лубенцов однажды на политзанятиях сказал, что «доктрина Эйзенхауэра» — жена Эйзенхауэра. Вот это ляпнул — ха-ха!

— А что же ты сейчас не на занятиях?

— Да неохота.

— А где у вас занятия?

— Вот туда пройдите.

— Работаем с молодежью! — иронически сказала Лучникова, входя в низкое темное здание, и не стала слушать, что ей говорил Рудаков.

Пошли на занятия политкружков.

В депо паровозников пропагандист, сухопарый, пожилой инженер Бабичев, вытянув под столом ноги, сурово оглядел слушателей и вызвал:

— Попов! Программу нашей партии знаешь? Расскажи о значении восьмого съезда.

Парнишка начал рассказывать. Образование у него, видимо, было небольшое. И он слабо разобрался в сложных трактовках. Паренек краснел, бледнел и, наконец, замолчал.

Пропагандист отчитал его и вызвал другого. Тот, не вставая, отозвался сумрачно:

— Не готов.

Новая нотация. Наконец третий слушатель, словно несясь на мотоцикле по булыжному тротуару и вспотев от напряжения, отвечал очень долго. Остальные, обрадовавшись, что их уже не спросят, постепенно находили себе занятия: переписывались или смотрели в окно, за которым, чуфыкая и выпуская облака пара, проползали в депо отцепленные паровозы.

Два занятия сорвались, потому что на них не пришли слушатели. Оказалось, одни работали, других послали во внеочередную поездку, а нашлись и такие, которые напоминали собой любителя Чайковского вместе с незнакомым Лене Костей Лубенцовым.

Возле цеха промывки Лена встретилась с Борисом Исмаиловичем Чирковым. Они почти столкнулись. Заведующий отделом партийных и комсомольских органов горкома партии улыбнулся приятной, спрашивающей улыбкой, приветливо поклонился Лене. Он слегка развел плечи, словно показывая красивую осанку человека высокого, плотного, отлично сложенного. Лицо у Чиркова было спокойное, крепкое, чуть скуластое, проникнутое своеобразной южной привлекательностью. Он только что вышел из высоких цеховых дверей вместе с парторгом и с начальником паровозной службы. После короткой паузы — сторонним взглядом и не заметишь — первый протянул Лене руку.

— Вы знакомы с товарищами? — спросил он ее, играя теплыми, задушевными интонациями голоса.

Лена была знакома.

— Товарищ Чирков, скажите, пожалуйста, в парткоме когда будете?

— У вас, собственно, очень важное? — не сразу вместо ответа спросил Чирков. Мягкость в его голосе исчезла. — Завтра в горкоме…