Компромисс между жизнью и смертью. Сергей Довлатов в Таллине и другие встречи - [64]

– Зависть. Просто зависть. Зависть начинает следствие и непременно находит какие-то доказательства своей правоты: пожалуйста, кумир оказался либо пьяницей, либо наркоманом. Скажем, я в своей жизни был знаком как минимум с несколькими людьми абсолютной, безупречной порядочности. Назову Плятта, Попова, Никулина, Капеляна. Но меня непременно перебьют, махнут рукой: да ладно тебе! Не такие уж они безупречные! И пойдут, и пойдут разоблачать, придумывать, строить. Совершенно исказят облик. Сделают, например, из Раневской заурядную матерщинницу, и больше ничего за ней не оставят… Постепенно возникла даже такая как бы примиряющая стороны теория: если человек бесчестный, низкий, то, вероятно, одаренный и интересный, а если честный и порядочный, то, скорее всего, скучный и бездарный. Это ужасная позиция. Так нельзя!

Разумеется, сентиментальная дребедень – показывать только хорошее. Полный взгляд видит и зло мира, и зло в каждом человеке, и поле битвы добра и зла – как же иначе? Вопрос в том, где находится сам автор?

– А разве есть искусство, где автор на стороне зла?

– О, это сейчас главный посыл. Эстетизация зла очень сильна. Островский, например, с его пьесой «Бедность не порок» выглядит нерукоподаваемым человеком…

Мне кажется, отгадка в том, чтобы рассматривать качества личности не в арифметическом их перечислении, а в динамическом сочетании. Когда я работал с Товстоноговым, то прекрасно видел и его властность, и жестокость, но видел и то, что он прекрасный руководитель, большой художник… Когда-то мне довелось работать, а потом и дружить с польским режиссером Эрвином Аксером, ставившим в БДТ «Карьеру Артуро Уи» и «Два театра». Эрвин говорил, что все великие люди были порочны: вот у того был такой ужасный изъян, а у этого такой. Однажды я осмелился спросить: «А какой же чудовищный порок свойствен вам?» Он ответил: «Так я и не великий…» Полагаю все-таки, что Эрвин Аксер режиссер великий, что, разумеется, ему свойственны были недостатки, но он был гармоничным человеком – так сочетались в нем различные свойства… Это красивая скульптура может быть красива со всех сторон, как ее ни обходи, а живой человек меняется в зависимости от ракурса… Сегодня признаком лихости, витальности считается дурная репутация. Испоганить себя, пустить под откос, вываляться в грязи… Никого не интересует, как играет актер, важно только, как он ведет себя с женщинами, с начальством, как одевается, на какой машине ездит…

– Вы чувствуете зависимость от своей репутации?

– Я чувствую свою ответственность перед репутацией. Я не свободен. Мне нельзя сняться в рекламе, я отклонил предложение сыграть старого Генри Миллера – талантливого, скабрёзного, непристойного… Я дорожу своей несвободой.

Перед моим вечером в ЦДЛ мы договорились с Сергеем Юрским, что я прочту со сцены посвященные ему стихи. Он будет за кулисами, и если стихи ему понравятся, то он выйдет и что-то скажет, а если нет – то не выйдет. Он вышел и говорил обо мне добрые слова. На обложке одной из моих книг стоят слова Сергея Юрского: «Дар писать стихи неотделим от дара любви. Так и происходит в стихах Елены Скульской и в той ее прозе, которая диктуется чувством». А вот и те стихи.

* * *

Сергею Юрскому

На черный день прикопленное небо,

назойливость чешуйчатая кровель:

там язычок злопамятливой крови

блаженно запрокидывает мебель.

Некормленное чтенье алфавита

из черных птиц – послушничество угля;

и устланный коврами небожитель

медовым глазом огибает ульи.

Овчинный дух могилы декабриста.

Дырявый снег, и желтое монисто

блестит в прорехах занавеса бледно,

трофейным зернышком идет по следу.

Преследует плацкартная луна.

Возница злится, напрягая вожжи.

Посторонись, дружок, ну вот он, вот же…

Задравши юбку пятится сосна.

В Иркутске холодно,

в Италии – тепло.

в Стамбуле рыбы спят всегда

с открытым ртом,

и гуталином фабрят юноши

усы,

и саркофажны раковины

швы.

У самовара чашечка вверх дном.

Опомнись, дитятко, земля кругла,

в сырой земле лежать, как в колыбели,

по кругу, дитятко, как в карусели,

в купели тоненькой под плеск

«ля-ля».

Над церковью хозяйничает грач –

в ветвях несметное число агатов –

поклевана эмаль небес и злато

на маковках –

предвестницах удач.

Господь, как Кай, играется в слова

из льда,

но теплая его десница

их превращает в воду,

ту, что снится

нам благодатью;

и когда с ресницы

спускается слеза,

то на страницу

ложится строчкою,

какой хотелось нам бы…

…Он в этот день предпочитает ямбы.

2002

Воровские истории. О Евгении Рейне

Он в клеточку, она была в полоску,

Она тиха, он светится до лоску,

Вот так их нрав в мгновении счастливом

Был выявлен под фотообъективом.

Лет тридцать пять назад нас с Евгением Рейном сфотографировал у него на кухне Александр Кривомазов. Женя прислал мне фотографию с этим четверостишием на обороте: на нем была рубашка в клетку, на мне свитер в полоску; раскраска всегда имела для него поэтическое значение.

Ему было около пятидесяти лет, когда вышел первый сборник его стихов. Почти вся жизнь была позади, впереди оставалась только слава.

В старом зале, в старом зале,

над Михайловским и Невским,

где когда-то мы сидели

то втроем, то впятером,