Компромисс между жизнью и смертью. Сергей Довлатов в Таллине и другие встречи - [19]
Счастье Лоры и Фимы столь полно, что они даже специально придумывают себе маленькие неприятности:
Бывало, что Фима являлся домой с виноватым лицом.
«– Ты расстроен, – спрашивала Лора, – в чем дело?
– А ты не будешь сердиться?
– Говори, а то я заплачу.
– Поклянись, что не будешь сердиться.
– Говори.
– Только не сердись. Я купил тебе итальянские сапожки.
– Ненормальный! Мы же договорились, что будем экономить. Покажи…
– Мне страшно захотелось. И цвет оригинальный… Такой коричневый…»
Почему этот милый диалог милой пары вызывает у нас такое щемящее чувство отвращения, будто мы съели что-то несвежее? Лора и Фима не сделали никому ничего плохого, более того, они охотно приютили в своем ухоженном доме главную героиню повести – веселую и легкомысленную Марусю. Когда-то, в Советском Союзе, Маруся жила безбедно и благополучно, дарила бедной родственнице Лоре свою поношенную одежду, а теперь, в Америке, они поменялись местами: Лора лучилась благополучием, а Маруся нуждалась в поддержке. И Лора говорит мужу:
«– Пусть живет. Пусть остается здесь сколько угодно… Не хочу я ей мстить за обиды, пережитые в юности. Не хочу демонстрировать своего превосходства… Мы будем выше этого. Ответим ей добром на зло… О чем ты думаешь?
– Я думаю – как хорошо, что у меня есть ты!
– А у меня – соответственно – ты!»
И от этого диалога, исполненного благородства и снисходительности, нас начинает тошнить. В чем тут дело? Сергей Довлатов показал ненавистную ему породу людей с самой лучшей их стороны, показал добрыми, милыми, славными, отзывчивыми, обнародовал всё, что могло бы говорить в их пользу. Но тем очевиднее обнажилась банальность, стандартность, косность их мышления, неспособность хоть какие-то вещи оценивать и видеть самостоятельно, их правильность, норма, которая обезличивает, смывает с человека индивидуальность, превращает в предсказуемого робота, винтик социальной системы. Винтик всегда найдет местечко для счастья даже в рушащемся мире и всегда будет считать страдание вирусным заболеванием. От страданий есть вакцина – счастье, взаимная любовь. Лермонтовский категорический романтизм реалистичного Довлатова проявился как раз в этой тонкой материи чувств: там, где любовь взаимна, там торжествуют глупость и пошлость.
Несчастную безнадежную любовь Довлатов описал в нескольких вещах, но, наверное, самый одинокий, самый отчаянный крик любви пронизывает его роман «Филиал».
«На пороге стояла моя жена. Вернее, бывшая жена. И даже не жена, а – как бы лучше выразиться – первая любовь.
Короче, я увидел Таську в невообразимом желтом одеянии».
Тут я замечу, что Ася Пекуровская, первая жена Сергея Довлатова, написала после смерти Сергея, когда он уже стал классиком, очень странную книгу «Когда случилось петь С.Д. и мне». Странность этой книги заключается в том, что автор постоянно сравнивает литературу с жизнью и упрекает Довлатова в том, что он искажает в своих произведениях многие факты реальности. Что в действительности она говорила то, а не это, что поступала так, а не по-другому. Что Довлатов далеко не все сочинил сам, а многие сюжеты взял из жизни друзей и знакомых. То есть Ася Пекуровская, профессиональный филолог, предъявляет литературе требования, которые можно предъявить только жизни. Словом, Довлатов так потрясающе симулировал жизнеподобие, что его персонажи даже им самим казались целиком вынутыми из реальности и переложенными в другой футляр – в искусство.
Итак, герой «Филиала» встречается со своей первой любовью спустя тридцать лет после начала истории. Такой вот роман «Тридцать лет спустя». Они двадцать лет назад расстались, пятнадцать лет не виделись. Она влюблена в какого-то Ваню, беременна от какого-то Лёвы; герой женат и предан своей семье и двум детям, но любовь, которую терзали ревность и унижение, вранье и непредсказуемость, любовь, которая исковеркала юность, обрекла на мучения, никогда не проходит окончательно, она всегда может вернуться и заявить о своих правах. И человек оказывается бессилен перед ней, как перед террористом-смертником.
Есть фронтовики, которые считают войну лучшим и самым значительным периодом своей жизни, им недостает в мирном существовании выстрелов, взрывов, смертельной опасности; так и несчастные влюбленные – истерзанные, измученные и брошенные – скучают в объятиях верных и добрых супругов. Им хочется бури, страданий, самоубийственной роскоши несчастий. Виктор Шкловский как-то сказал, что он так настрадался, ища любви Эльзы Триоле, что теперь способен испытывать только любовь счастливую. Но Довлатову (разумеется, его герою) невозможно было отказаться от горестей, ибо из горестей вырастала проза, ради которой он жил на свете.
