Комплекс Ди - [16]

Пальцы невидимого Рихтера порхали над клавишами. Соната Шуберта сопровождала скрип лодки, трепетавшей от вожделения, наслаждения, человеческой страсти и божественной воли. Соната посвящалась ловцу крабов, нагому морскому принцу в миг экстаза, и его невидимой подруге – пусть она нищая, оборванная, провонявшая рыбой, но в этот миг она королева темного прибоя.

Однажды прошлым летом ночью в моей парижской комнатке собрались гости – китайские изгнанники по политическим, экономическим и даже эстетическим причинам; облака густого, пряного пара поднимались от двух электрических плиток, на которых стояли кастрюли, и гости церемонно, кончиками палочек, доставали из кипятка креветок, ломтики говядины, овощей, тофу, кусочки бамбука, капусты, душистых грибов и прочей снеди. Как обычно мы, то есть политэмигранты, студенты, уличные художники, один слепой поэт и я сам, спорили, не помню уж о чем именно. Атмосфера накалилась от ругани, и вдруг из электрической розетки брызнули синие искры. Это всех рассмешило. Искры разлетелись в разные стороны. И тогда, в порыве ярости, слепой поэт вскочил, вытащил из портмоне две стофранковые бумажки и, размахивая ими у меня перед носом, крикнул:

– Какое право ты имеешь рассуждать о психоанализе, если ты никогда не спал с женщиной?

Все споры как отрезало – полная тишина!

– На! – кричал слепой. – Бери двести франков, хватай такси и поезжай на улицу Сен-Дени, трахнешь хоть одну девку, а тогда уж рассказывай мне про Фрейда и Лакана!

Поэт хотел швырнуть бумажки на стол, но они разлетелись и обе попали в кастрюли, поплавали немного на поверхности красного маслянистого бульона и пошли ко дну. Поднялась дикая суматоха, все кинулись выуживать деньги. Вдобавок ко всему перегорели пробки, и в комнате стало темным-темно.

Мо добрался до берега и стал кое-как выкарабкиваться на скалы, где оставил одежду. Особенно неуклюжий без очков, он, пошатываясь, переступал с камня на камень, пока не добрался до широкого выступа и не улегся там, растянувшись во весь рост. Ветер стих, но все же сквозь клеек набегающих волн он снова услышал постукивание костяшек маджонга и звуки губной гармошки. Видимо, беломясые крабы еще не сварились. В мелодии, которую наигрывал водитель, хоть и с трудом, но можно было узнать задорную арию из одной китайской оперы, заведомо не предназначенную для этого инструмента. Мо стал сначала насвистывать в лад, а потом тихонько запел. Гармоника перешла на чувствительную гонконгскую песенку, Мо же, войдя во вкус, свистел и распевал что вздумается, а дойдя до «Игрока в маджонг», так разошелся, что сидевшие там, на пляже за столиками, подхватили хором:

Час за часом до утра —

Что за дивная игра!

Маджонг! Маджонг!

Пусть в кармане ни гроша,

Но поет моя душа!

Маджонг! Маджонг!

Голоса вразброд, фигурки игроков рассыпаны на берегу, а на воде россыпь желтых огоньков – отражения крашеных лампочек плясали в набегающих с сонным ропотом, украшенных белым кружевцем волнах. Темное облако медленно наползало на луну, и чернильная синева бухты становилась все гуще. Вдруг в памяти Мо прозвучала фраза, сказанная судьей Ди, однофамильцем другого судьи Ди – героя детектива времен Танской династии, который написал ван Гулик,[6] известный знаток сексуальной жизни в древнем Китае: «О эти косточки маджонга – гладкие, изящные, словно выточенное из слоновой кости запястье юной девственницы». Мурашки пробежали по спине Мо.

Его обоняния коснулся запах вареных крабов: аромат гвоздики, мелко порезанного имбиря, базилика, горных трав и корицы, смешанный с резким соленым дыханием моря. Костяшки маджонга перемешали, сгребли в кучу, отодвинули в сторону, а на их место водрузили дымящиеся блюда, миски с рисом, фужеры и стаканы, которые тут же наполнились китайской водкой, поддельным французским вином и фальшивым мексиканским пивом.

Лежа на камне, Мо снова и снова повторял про себя слова судьи Ди: «…словно выточенное из слоновой кости запястье юной девственницы».

В мае, за два месяца до кражи чемодана в поезде и за четыре с половиной до той бессонной звездной ночи в крабовой бухте, Мо пришел к судье Ди и принес ему верительную грамоту, читай – взятку, десять тысяч долларов. Полностью судью зовут Ди Цзянь-гуй. Ди – это фамилия, обычная в рабочей среде, а Цзянь-гуй – имя, тоже довольно распространенное среди китайцев, родившихся в1949 году одновременно с коммунистической республикой; оно означает «Партстроительство» – так называлась торжественная речь, которую Мао произнес на площади Тяньаньмэнь своим дребезжащим контртенором. В начале семидесятых Ди Цзянь-гуй поступил в полицию, которую называют становым хребтом диктатуры пролетариата, прослужил там пятнадцать лет и стал настоящим коммунистом, стрелком отборного расстрельного отряда. В 1985 году, когда развернулась экономическая реформа, его назначили судьей в Чэнду город с восьмимиллионным населением. Получить такой завидный пост – подарок судьбы! В Китае все и везде, а в суде – это уж само собой! – делается за взятку, так что Ди первым делом установил тариф – тысяча долларов за уголовное преступление. Сумма астрономическая, а по мере того, как все дорожало, он тоже поднимал цену, которая к моменту ареста Горы Старой Луны доросла до десяти тысяч. Дело-то политическое!