— как ни прискорбно, в наши дни Афганистан, жертва рынков сбыта, экспортирует в основном героин, еще более страшное зелье, чем таблетки, прописанные мне доктором Краусом; тем не менее я еще не теряю надежды забыться сном, а если не выйдет, делать нечего, надеюсь, рано или поздно солнце все-таки выглянет из-за горизонта. О господи, никак не выброшу из головы эту чертову песню. Семнадцать лет назад (попробуем передвинуть подушку, чтобы прогнать мысли о Рюккерте, Малере и всех умерших детях) Сара была далеко не такой радикальной в своих убеждениях (или, возможно, так же радикальна, но не так смело их выражала); я пытаюсь вспомнить, как она выходила из автобуса перед замком Хайнфельд, вспомнить ее волосы — длинные рыжие кудри; округлые щеки в веснушках, которые придавали ей детский вид, не сочетавшийся с глубоким, почти суровым взглядом; уже тогда мне чудилось в ее лице что-то восточное, а с возрастом это впечатление усилилось; у меня где-то должны лежать фотографии — конечно, не того дня в Хайнфельде, но многие другие, полузабытые снимки, сделанные в Сирии и в Иране, в альбомном формате; вот теперь я спокоен, очень спокоен, меня убаюкали воспоминания о том австрийском коллоквиуме в замке Хаммер-Пургшталя и о Саре, созерцавшей арабскую вязь на входе; помню, как она недоверчиво и восхищенно покачивала головой; впоследствии я часто видел, как она повторяла это движение — с восторгом, удивлением или холодным пренебрежением; именно так — высокомерно и бесстрастно — она приняла мои поздравления, когда я впервые заговорил с ней, восторгаясь ее блестящим докладом и, конечно, яркой красотой; помню темно-рыжую прядь волос, заслонившую почти все ее лицо, когда она, слегка волнуясь в первые минуты выступления, читала свой доклад о чудовищах и чудесах «Золотых копей» — об ужасных демоницах-гулях, принимающих облик прекрасных женщин, джиннах, злых духах, человекообразных существах с громкими устрашающими голосами, о магических обрядах, о полулюдях и фантастических животных. И вот я подхожу к ней, протиснувшись сквозь толпу ученых, осаждающих буфет во время кофе-брейка на одном из балконов под аркадами, с видом на этот типично итальянский двор штирийского замка. Она стоит одна, прислонясь к парапету, с пустой чашкой в руке, озирая белый фасад часовни, в окнах которой отражается осеннее солнце, и я говорю: «Простите, фройляйн, я восхищен вашим великолепным докладом о Масуди; вся эта нежить — просто фантастика!» — а она молча улыбается, наблюдая, как я барахтаюсь между ее молчанием и своей робостью, и тут мне становится ясно, что она ждет, не ударюсь ли я в банальности. Но я только предлагаю ей налить кофе, она снова улыбается, и пять минут спустя мы уже увлеченно беседуем об оборотнях и джиннах; самое поразительное, говорит она, — это то, как Масуди отделяет достоверных созданий от тех, что порождены народной фантазией: он считает джиннов и оборотней-гулей вполне реальными, тогда как, например, злые духи, или грифоны, или птица феникс для него — чисто легендарные персонажи. Масуди сообщает нам массу сведений о жизни оборотней-гулей: поскольку облик и инстинкты этих созданий отталкивают от них людей, они ищут для обитания самые дикие, необжитые места и чувствуют себя хорошо только в пустынях. Внешне они напоминают одновременно и человека, и самого свирепого зверя. И Масуди, будучи истинным «натуралистом», задается вопросом: если оборотни-гули — действительно животные, то как они рождаются и размножаются? Совокупление с людьми, в сердце пустыни, он считает лишь «возможным». Но особенно он привержен идее, выдвинутой мудрецами Индии, которые считают, что оборотни суть воплощение энергии некоторых звезд, когда те появляются на небосклоне.
В наш разговор вмешивается еще один участник коллоквиума, его очень интересует данная тема — возможность совокупления оборотней с людьми; это француз по имени Марк Фожье, в общем вполне симпатичный; он остроумно именует себя «специалистом по арабскому совокуплению», и Сара начинает увлеченно описывать прелести (довольно-таки жуткие) этих чудищ: в Йемене, говорит она, если мужчина был изнасилован во сне оборотнем, что вызывает у него сильный жар и гнойники в самых неподходящих местах, его лечат терьяком — смесью опиума и трав, взошедших при появлении Сириуса, а также с помощью талисманов и заклинаний; если же он умирает, труп нужно обязательно сжечь на следующую ночь после кончины, иначе на свет родится новый оборотень. А если больной выжил, что случается крайне редко, ему делают на груди татуировку — магический рисунок; но ни один автор, насколько известно, до сих пор не написал о том, как рождаются эти чудовища… Оборотни, одетые в лохмотья или закутанные в старые одеяла, издавна занимались тем, что сбивали с пути странников, прельщая их своими песнями, — за это их можно назвать сиренами пустыни; их запах и лица отвратительны, как у разлагающегося трупа, однако они обладают свойством преображаться, когда хотят околдовать человека. Один арабский поэт-антиисламист, по прозвищу Таабата Шарран («тот, кто носит беду под мышкой»), так повествует о своей любовной связи с женщиной-оборотнем: «На заре она явилась мне, дабы стать моей подругой; я испросил ее милостей, и она опустилась предо мной на колени. И если спросят меня о моей возлюбленной, то отвечу, что она скрывается в складках песчаных дюн».
