Компаньонка - [4]

— Неправда! Не надо умалять достоинств нашей гостьи! — опять встревает и. о. — Неправда, что мы поздно дали объявление. Мы давали его много раз. Но никто не догадывался сделать из анкеты кораблик.

Тут Тамара не выдерживает и с презрением, которое даже не пытается скрыть, спрашивает: «Разве у вас сегодня нет какого-нибудь важного собрания? Верховой езды, тенниса, парусной регаты, партии в покер или чего-то в этом духе? Вы обычно очень заняты».

И. о. директора сжимается от страха и заискивающе лепечет: «Вы же велели, чтобы я оставался до конца собеседования». Фигаро яростно лает на Тамару. Никому не позволено обижать хозяина.

Я, кажется, скоро упущу последнюю возможность вставить слово в разговор. «Минуточку, — говорю я. — Во-первых, меня удивляет, что вы оба ведете себя так, будто я уже согласилась на ваше предложение. Мне действительно нужна такая работа. Мне действительно надо уехать из города, потому что мне здесь тесно. Но я не собираюсь ни под кого переделывать свою жизнь и не намерена суетиться, исполняя чьи-то бесконечные требования. Я никогда ни под кого не подстраиваюсь. Я живу, как получится, и повинуюсь только внутреннему голосу. Если я чувствую, что задул ветер перемен, я следую за ним. Именно так я пришла к вам. Что-то привело меня сюда. Но, опять же, это не значит, что я согласна на вас работать. Мне нужно немного подумать. Поразмыслить в одиночестве. Не хочу принимать решение на бегу. Так что не вынуждайте меня сразу отказаться».

Смотрю, как у них обоих вытянулись лица, и от души веселюсь. Они-то были уверены, что все готовы стелиться перед ними. Вообще удивительно, что они выбрали именно меня для такой работы. Но я не собираюсь позволять им чувствовать себя победителями. Я должна подумать. Я должна иметь возможность подумать. Правда, эта самая возможность мне никак не поможет. Но надо хотя бы просто немного подождать. Интересно, куда теперь заведет меня жизнь?

Директор надулся, как обиженный ребенок. Предложил бы лучше эту работу кому-нибудь из своих сотрудников — а то все Тамарины глупости.

Видно, что и. о. совершенно не умеет ждать: необходимость ждать означает для него отказ. Даже хуже, чем отказ.

А Тамара лихорадочно соображает (голова у нее работает безупречно, как компьютер): что делать, если я откажусь; если соглашусь, то когда; давать ли объявление снова; не отложить ли путешествие; как неприятно объясняться с девочкой; а я, конечно, еще и согласиться могу.

Она с беспокойством спрашивает: «Когда вы сможете ответить?»

— Не знаю. Я вам позвоню.

Вставай, уходи, беги отсюда. Ненавижу создавать проблемы, ненавижу немые сцены — чужая растерянность смущает.

Я вскакиваю с кресла и, путаясь в ворсе ковра, выбегаю из кабинета. Проношусь мимо стола Тамары. Замираю ненадолго перед дверью в холл, подбегаю к лифту. Двери медленно открываются. Заскакиваю в лифт. Чья-то рука толкает меня на первый этаж, к выходу. Делаю глубокий вдох. Я не в состоянии больше видеть ни умницу-красавицу наверху, ни мымру на входе. Не глядя по сторонам, выскакиваю из Центра Предпринимательства на улицу.

Собеседования по приему на работу, даже если они необычные, что-то отнимают у нас. И я бегу со всех ног, стремясь вернуть себе потерянное.

Два

Подобные мне после разговора с незнакомыми людьми в неприятных местах чувствуют себя ущербными.

Наша жизнь, протекающая в ограниченном кругу людей, сделала нас чувствительными, так что даже обычные встречи (и даже особенно они!) часто выбивают нас из колеи и ранят. Именно поэтому мы стараемся общаться только с такими же как мы, и обязательно в особых, исключительно приятных местах. Мы стараемся общаться часто, несмотря даже на то, что иногда не хочется общаться ни с кем вообще и ходить куда-то тоже.

Я уже не бегу, а шагаю наобум, сворачивая то вправо, то влево, и тут вспоминаю, где можно спокойно посидеть и подумать. Кинотеатр Райнера Фассбиндера.

Район, где находится кинотеатр, пользуется дурной славой, а сам он устроен в подвале старинного, но красивого особняка. Все заведение состоит из фойе светло-лилового цвета и зала на сорок семь кресел с гигантским экраном.

Особенность зала заключается в том, что кресла все разные. Здесь есть все виды кресел на свете: от кушетки до кресла на колесах, от зубоврачебного кресла до табуретки. Можно выбрать любое сиденье, которое только захочется. Завсегдатаи заведения обычно сидят на одних и тех же местах, никто никогда не меняет место под настроение. Если, конечно, не обуяла совсем уж неодолимая тоска.

Фойе украшает двухметровая черно-белая фотография Фассбиндера. На ней невероятно усталый творец стоит, облокотившись на барную стойку, рядом — недопитая бутылка пива; толстые пальцы с пожелтевшими ногтями сжимают тлеющую сигару, узорчатый галстук слегка прикрывает грязную расстегнутую на груди рубашку, бархатный пиджак с широкими лацканами распахнут. Фассбиндер с портрета смотрит мне прямо в глаза.

Кажется, что он смотрит на меня, но не видит. В глазах его боль и скука повидавшего жизнь человека. Мясистые губы под отвисшими, редкими усами запечатаны тяжестью слов, которые лень произнести. Смотрю на его изогнутые брови под прядкой тонких засаленных волос, на чуть раскосые, глубоко посаженные глаза, и изо всех сил пытаюсь понять: что же такое он мог бы мне сказать?