Комната в гостинице «Летучий дракон» - [3]

Заняв свободный номер, я выглянул в окно и увидел перед собой задний двор. Деловито сновавшие конюхи снимали сбрую со взмыленных и усталых лошадей, выводили из конюшен свежих и запрягали. Множество различных экипажей — и собственные кареты, и род повозок, подобно моему кабриолету заменяющих старинную перекладную, — стояли тут, ожидая своей очереди. Суетливо пробегали взад-вперед слуги, другие бродили в бездействии или, смеясь, болтали между собой: картина была забавна и полна оживления.

Между экипажами я различил дорожную карету и одного из слуг знатных господ, которыми в настоящий момент так сильно интересовался.

Вмиг я сбежал по лестнице и направился к черному входу: очень скоро и меня можно было увидеть на неровной мостовой двора, посреди вышеописанной картины, в шуме и гаме, неразлучными с подобного рода сборищами.

Солнце клонилось к западу, и его золотые лучи озаряли красноватые кирпичные трубы надворных построек. Две бочки на высоких жердях, служившие голубятнями, полыхали жаром. Естественно, вечернее освещение всему придает живописный характер, и внимание зачастую привлекают предметы, совсем не красивые в сером утреннем свете.

После непродолжительных поисков я оказался у цели. Лакей запирал на ключ дверцы кареты, предусмотрительно снабженные замком для полной безопасности. Я остановился рядом, притворяясь, что рассматриваю изображенного на дверцах красного журавля.

— Красивый герб, — заметил я ненароком, — верно, принадлежит какому-нибудь знатному роду?

Лакей обернулся, опуская ключи в карман, и ответил, слегка наклонив голову и улыбаясь насмешливо:

— Вполне возможно.

Нисколько не смущаясь, я немедленно вкатил ему дозу известного средства, которое благотворно влияет на человеческий язык — развязывает его, я хочу сказать.

Лакей вначале покосился на луидор, оказавшийся у него в руке, потом с непритворным изумлением взглянул мне в лицо.

— Вы щедры, сэр.

— Не стоит благодарности… Кто такие дама и мужчина, которым принадлежит эта карета? Если вы помните, я со своим слугой помог вам на дороге.

— Он граф, а ее мы называем графиней, хотя я не знаю, жена ли она ему; может статься, она его дочь.

— Где они живут?

— Клянусь честью, понятия не имею.

— Не знаешь, где живут твои господа?! Но, верно, тебе известно о них хоть что-нибудь, кроме имени?

— Так мало, что и говорить не стоит, сэр. Извольте видеть, меня наняли в Брюсселе в самый день отъезда. Камердинер графа, Пикар, тот много лет уже у него в услужении и должен знать все, но он все время молчит: раскрывает рот только для того, чтобы передать приказания. От него невозможно ничего добиться. Сейчас мы едем в Париж — может быть, что-нибудь удастся выведать. А пока я знаю не больше вашего, сэр.

— Где этот Пикар?

— Пошел к ножовщику наточить бритвы. Не думаю, чтобы он разохотился до разговора.

Скудная то была жатва за мой золотой посев. По-видимому, лакей говорил правду: если бы ему что-то было известно, он не стал бы дорожить чужими семейными тайнами.

Вежливо распрощавшись с ним, я вернулся к себе в номер и, не теряя ни минуты, вызвал своего камердинера. Несмотря на то, что он приехал со мной из Англии, родом он был француз — преполезный малый, сметливый, расторопный и, конечно же, посвященный во все хитрости и уловки своих соотечественников.

— Входи, Сент-Клер, и закрой-ка дверь. Мне необходимо узнать все о парочке, что занимает комнаты над нами. Вот тебе пятнадцать франков: отыщи слуг, которым мы помогли сегодня на дороге; пригласи их поужинать вместе и потом явись ко мне с подробным отчетом обо всем, что касается их господ. Я только что разговаривал с одним из них, но он ничего не знает и откровенно признался в этом. Другой, имя которого я запамятовал, служит камердинером у графа и знает про него все. Его-то ты и должен выспрашивать. Само собой, я интересуюсь почтенным стариком, вовсе не его молодой спутницей — заруби себе на носу! Ступай и без подробностей не возвращайся.

Подобное поручение вполне согласовалось со вкусами и наклонностями моего достойного Сент-Клера. Вероятно, вы уже заметили, что я привык обращаться с ним с той фамильярностью, которая встречается в старых французских водевилях между господином и слугой.

Что он посмеивается надо мной исподтишка, в этом я был уверен, однако манеры он сохранял безукоризненно вежливые и почтительные.

После нескольких смышленых взглядов, кивков и многозначительного пожатия плечами он скрылся за дверью. Выглянув в окно, я удивился, увидев его уже во дворе: с такой невообразимой быстротой он помчался вниз. Вскоре я потерял его из виду среди шеренг экипажей.

Глава третья СМЕРТЬ И ЛЮБОВЬ В БРАЧНОМ СОЮЗЕ

День тянется нескончаемо, когда одинокий человек пребывает в лихорадке ожидания; минутная стрелка часов движется так же медленно, как прежде двигалась часовая стрелка, между тем как часовая стрелка утратила даже иллюзию движения. Страдалец зевает, барабанит пальцами какую-то дьявольскую зорю, смотрит в окно, приплюснув к стеклу свой красивый нос, свистит мелодии, ему ненавистные, — словом, не знает, чем себя занять, и как тут не пожалеть о том, что плотный обед в три перемены блюд невозможно позволить себе более одного раза в день. Законы пищеварения, рабами которого мы все являемся, отказывают ему в этом способе утешения.