Комната убийств - [3]
Акройд впервые поглядел на Дэлглиша внимательно:
— Неважно выглядишь, старина. У тебя ничего не стряслось? Ты не заболел?
— Нет, Конрад, я не заболел.
— Нелли только вчера говорила, что тебя совсем не видно. Ты очень занят, возглавляя отдел с таким безобидным названием, якобы учрежденный для расследования убийств, требующих деликатного подхода. Слова «деликатного подхода» звучат странно, по-чиновничьи: разве бывают убийства, не требующие деликатного подхода? И все равно мы понимаем, что имеется в виду. Если лорд-канцлер, при мантии и парике, обнаружен забитым до смерти прямо на вулсаке[4] — зовите Адама Дэлглиша.
— Что-то мне не верится в подобный пример. Ты можешь представить зверскую расправу на глазах у лордов? Само собой, некоторые из их светлостей наблюдали бы за происходящим с удовлетворением, но…
— Конечно, нет. Все откроется, когда палата встанет.
— Тогда почему он останется сидеть на вулсаке?
— Его должны убить где-нибудь еще, а тело перенести. Читай детективы, Адам. Нынешние убийства банальны и, ты уж извини, слегка вульгарны. Их исполнителям недостает воображения. И все же с переносом тела возникнут трудности. Придется хорошенько подумать. Вижу, что это может не сработать.
Акройд говорил с сожалением. Не окажутся ли детективы его следующей страстью? Тогда нужно охладить его пыл. Убийство, настоящее или выдуманное, с какой стороны ни посмотри — неподходящее увлечение для Акройда. Правда, его любознательность всегда отличалась широким охватом. Однажды загоревшись, он следовал велению сердца с полной самоотдачей, будто всю жизнь только и занимался данной проблемой. Похоже, Конрад и на этот раз от своего не отступится.
— В Вестминстерском дворце никто не умирает. А не сговор ли это? Не запихивают ли они, неприлично поторапливаясь, труп в неотложку? А после заявляют, что он умер по дороге в больницу? Вот так. Из этого можно извлечь несколько ценных подсказок. Окажись тут замешано, например, наследство, мог бы помочь хронометраж событий. Название, конечно, у меня уже есть. «Смерть на вулсаке».
— Трудоемкая задача, — сказал Дэлглиш. — Ладно, вернемся к убийству, отражающему суть эпохи. Что ты ожидаешь найти в Дюпейне?
— Не исключено, что вдохновение, хотя главным образом информацию. Комната убийств — это что-то особенное! Неофициально мы все ее так называем. Там есть газеты того времени, публиковавшие репортажи с места преступления и из зала суда, очаровательные фотографии, среди которых есть несколько подлинных, подлинные предметы, найденные рядом с жертвой. Не могу себе представить, как старому Максу Дюпейну удалось все это заполучить, но не сомневаюсь: он не церемонился. А в отношении убийства наши интересы, конечно, совпадают. Старику Комната убийств нужна была, чтобы привязать убийство к эпохе, в противном случае он потакал бы испорченному вкусу публики. Я уже выбрал себе первое дело, и мой выбор очевиден. Миссис Эдит Томпсон. Тебе, конечно, известен этот случай?
— Да.
Все, кто интересуется настоящими убийствами, или изъянами в уголовном судопроизводстве, или ужасами и странностями, присущими высшей мере наказания, знают о деле Томпсона-Байуотерза. Оно породило целый выводок романов, пьес и кинолент и внесло свой вклад в освобождение журналистики от оков морали. Не обращая внимания на молчание собеседника, Акройд жизнерадостно зачирикал дальше:
— Обратимся к фактам. Перед нами молодая привлекательная женщина, ей двадцать восемь лет, она замужем за туповатым служащим судоходной компании, который старше ее на четыре года, они живут на бестолковой улице в безликом пригороде на востоке Лондона. И ты удивляешься, что она искала утешения в другой, выдуманной ею самой жизни?
— Мы не располагаем данными об умственных способностях Томпсона. Ты ведь не считаешь туповатость жертвы смягчающим обстоятельством?
— Я готов рассматривать и менее веские основания, старина. Ум Эдит Томпсон не уступает ее привлекательности. Она удерживается в кресле управляющей в фирме по изготовлению дамских шляпок в Сити, а в те времена это что-нибудь да значило. Вместе с мужем и его сестрой она отправляется в отпуск, знакомится с Фредериком Байуотерзом — стюардом, который на восемь лет ее моложе, — и влюбляется в него до беспамятства. Когда он в море, она пишет ему страстные письма, которые человек, лишенный воображения, обязательно сочтет подстрекательством к убийству. Она утверждает, будто крошила в овсянку Перси электрические лампочки; вероятность последнего поставил под сомнение выступавший на процессе судебный патологоанатом, Бернард Спилсбери. 3 октября 1922 года, вечером, когда супруги идут из театра, откуда-то выскакивает Байуотерз и наносит Перси Томпсону смертельное ножевое ранение. Эдит Томпсон слышит вопль: «Не надо!.. О нет!» Ее письма, конечно, говорят сами за себя. Уничтожь их Байуотерз, она была бы сейчас жива.
