Комната - [8]

Сидя на краю тюремной кровати, он пытался сообразить, действительно ли он спал, а поняв, что да, попытался понять, сколько именно. Впрочем, какая разница? Время было тем же самым. Еда трижды в день и иногда душ. Дневное время было бессмысленным. Ночью то же самое. Свет постоянно включен. Почти никакой разницы. Разве что днем чуть шумнее. А так то же самое.

Прислонившись спиной к стене, он уперся ногами в край койки. Казалось, совсем недавно его разбудили, чтобы доставить в суд, и он каким-то образом знал, что было где-то 5.30 утра и что его вернули обратно в камеру после 7.30 вечера. 14 часов. Четырнадцать долгих часов, и при этом в памяти почти ничего из них не отложилось. Он ждал стоя, он ждал сидя, ходил из угла в угол, и время тянулось бесконечно, при этом казалось, будто еще совсем недавно охранник разбудил его, сказал, что пора в суд, и бросил ему синюю спецодежду.

Он прогонял в памяти тот день, вспоминая какие-то особенности, детали, каждое сказанное слово, каждый жест, но все воспоминания все равно укладывались в минуты, и эти минуты сводились к 14 часам. Какое-то время он сидел на скамье, потом его спустили вниз на лифте к клеткам. В клетке ждал, пока ему выдадут его одежду для суда, потом ждал, когда прикуют наручниками к цепи в другой клетке, потом они поехали в суд на автобусе, где его поместили в новую клетку и освободили от оков и повели оттуда в зал суда, потом обратно в клетку и на цепь, в автобус и назад, в тюрьму, где его снова ждала череда клеток, пока, в конце концов, он не добрался до своей камеры. И это прибавилось к 14 часам. В тот момент это казалось бесконечным, а сейчас уложилось в минуты.

Он знал, что пробыл в суде очень долго, потому что парни, сидевшие в других клетках в подвале здания суда, спросили, почему его так долго не было, и тем не менее по ощущениям это были минуты. Все эти разговоры. Условия и возражения. Тупые вопросы и ответы. Всего лишь минуты. Часы тупого фуфла, превратившиеся в минуты. Вроде церковного ритуала или еще какой подобной херни. Всем было наплевать, что это за ритуал, – им было нужно лишь, чтобы он продолжался. И это все. Главное, чтобы он не останавливался. Как вечный движок. Ты просто запускаешь его, и он крутится и крутится,

пока ты его не тормознешь. Вот и все, что требуется. Просто остановить это. Именно это мне следовало сделать. Протянуть руку и заткнуть этот фонтан дерьма. Чтобы они увидели. Запихнуть все их слова и весь их ритуал в их блядские глотки. Показать им, какие они мрази. Мне нужно было убрать с дороги этого дебила-защитника и постоять за себя самому. Тупой ублюдок. Бесполезный сукин сын. Взять и перевернуть всю их игру, чтобы они на жопы сели.

Похеру. Это неважно. Это всего лишь предварительные слушания. В следующий раз я их раскатаю. В следующий раз они не смогут сбить меня с толку своими правилами. По-другому все будет. Когда все будет всерьез. Со мной их игры не прокатят.

БАМ – БАМ. Я ТЕБЯ УБИЛ. Нет, не убил. Промазал. Врешь. Я тебе прямо меж глаз пулю всадил,

улыбаясь, похохатывая, растягиваясь на койке, пробегая через парк, хлопая ладонью по ноге, клацая языком о нёбо – всадник и конь одновременно. Потом тебя подстреливают на вершине холма, и ты скатываешься вниз, ползешь за дерево или куст и сам подстреливаешь грязного краснокожего, или шерифа, или кто еще там тебя преследует. Укрывшись за деревом или кустом, стреляешь из карабина, который вытащил из седельного чехла, по преследователю, промахиваешься, и пуля рикошетит от скалы, и еще один всадник спрыгивает с коня и стреляет в ответ, и вскоре все ползают, бегают, прячутся, стреляют. И каждый день перед началом игры каждый выкрикивал, мол, я буду злодеем, а я буду героем, и вот уже буквально через несколько секунд все уже разделились на два лагеря и бежали, скакали и стреляли. С визгом проносились пули, ладони хлопали по ляжкам, рты издавали звуки, имитирующие конский галоп, а они неслись по траве, по кустам, огибая деревья, перепрыгивая сусличьи норы или бревна, резко дергая поводья, чтобы избежать укуса гремучки, а потом валялись, растянувшись на траве у ручья или водопоя, глядя в чистое небо, пока кони утоляли жажду, и сладко пахло травой, когда конь и всадник, передохнув, возобновляли погоню или бегство.

А те битвы на 72-й улице! Сотни детишек собирались на улице с ружьями, понаделав их из картонных ящиков, обрезав их по углу и связав резинкой, и пуляли из кусков картона друг по другу и бежали с воплями в атаку, толкая сделанный из старого скейта и коробки из-под апельсинов катер. А старая миссис МакДермонт думала, что все это по-настоящему, и вызывала копов, а когда те приезжали, все с дикими воплями разбегались кто куда.

Вот это были битвы. Целые дни тратились на изготовление ружей, они кромсали любой кусок картона, который только могли найти, а потом улица снова была переполнена ребятней. И битва происходила снова и снова, а когда у тебя заканчивались боеприпасы, ты просто подбирал все, что тебе нужно, на улице. Картон валялся повсюду. От тротуара до тротуара, хахахахахаха. Вряд ли это нравилось дворникам – этим старым итальянским мужикам с их тележками, метлами и лопатами. Хотя, может быть, им все же проще было убирать картон с улиц, чем собачье дерьмо и лошадиный навоз. Старый Мистер Леон им помогал. Он выходил со своей лопатой и собирал в кучу лучшие куски навоза. При этом всегда ждал, пока птицы не склюют то, на что нацелились. Иногда он там часами стоял и ждал, пока птицы не наедались, потом осматривал, выбирая куски получше и аккуратно сгребал их в кучу. Дворик у него был цветистый, это да, но и смердел изрядно – особенно летом. Все говорили, что у него на заднем дворе роскошный огород. Помидоров много. Но кто знает? Никто его на самом деле не видел. Как бы то ни было, розы у фасада его дома были красивые. Благоухали так, что запах навоза почти не чувствовался по весне. По весне всегда хорошо. А вот июнь тянулся долго. Не могли дождаться каникул. Нету книжек, нету школы, нет учителя-козла. Никак не могли дождаться того времени, когда можно будет пропеть эту песенку. Потом домой, к матери, показать ей дневник. И она всегда была счастлива, когда видела хорошие отметки, но потом начинала спрашивать, почему 3 по прилежанию и 3 по поведению. И не получала ответа. Ты ведь такой хороший мальчик. Почему же ты не можешь получить 5 за поведение и прилежание? И на ее лице досада. А ты пытаешься как-то отбубниться от этого вопроса, пожимаешь плечами, но это не срабатывает. В животе завязывается узел, и подкатывает тошнота, и вот тебе все жарче и жарче и нечего сказать. Вообще. Ничего такого, что кто-то смог бы понять. Ты балаболил на построении или засмеялся в классе, училка пишет замечание, потом ты снова перешептываешься или хихикаешь, и эта сука тупая пишет еще одно и еще, а потом тебе надо объяснять, почему у тебя тройки по поведению и прилежанию. Будто ты в этом виноват.