Комната на Марсе - [92]

Он застрял дома, в ожидании, пока заживет колено. Врачи сказали, что особых улучшений ждать не стоит. Его квартира в Вудсайде стала комнатой ожидания, конца которому не предвиделось. Он шаркал по квартире, сидел на диване, листал журналы, переключал телеканалы, заглядывал в холодильник, смотрел, как машины движутся по улице, выполнял свои десять упражнений, смотрел, как водители вымучивают параллельную парковку (едва ли кто из них смыслил в параллельной парковке), снова садился на кровать, перечитывал по нескольку раз одно предложение в книге про Вьетнам, «Цыпленок и ястреб», понимал, что ничего не понимает, убирал книгу назад в пакет на липучке, переключал телеканалы и, наконец, поднимался и ехал в «Комнату на Марсе», где хромал через зал, надеясь увидеть Ванессу.

Он теперь знал там многих девочек, но ему нравилась одна Ванесса. Он сказал ей, что был следователем убойного отдела. Это было не совсем враньем. Он хотел расследовать покушение на себя, найти ребят, которые налили моторное масло на перекресток вблизи того жилого комплекса. Он усвоил не говорить людям, что работал судебным приставом, потому что, когда он объяснял, как нужно оформлять бумаги, какую тактику ты должен применять, это не внушало уважения. Люди к нему относились, как будто он был каким-то паршивым коллектором.

Он говорил с Ванессой обо всех напрягах в своей жизни, избегая подробностей. Он говорил и говорил.

Он касался ее голой кожи своими руками и говорил всякие вещи, выражал чувства и привязался к ней. Он привязался к ней.

30

Я пробежала ряд миндальных деревьев. Прошла еще два и один ряд вниз, и еще два, и снова вниз, вниз, вниз. Все, что мне оставалось, – это бежать. Бежать и найти место, где переждать до ночи.

Благодаря горам я знала, где восток. Деревья в роще стоят ровными рядами, и, когда я достигла конца одного ряда и вышла к дороге, я увидела, что дороги тоже идут прямо, как я и помнила с тех пор, как меня привезли в автобусе. Я пересекла дорогу и продолжала бежать, снова пересекала дорогу и продолжала бежать. Если они уже преследовали меня, я могла усложнить им задачу моими зигзагами. Но я держала курс на восток, к большим горам.

Я вышла к дренажной канаве. Там была открытая труба, в которую можно было залезть и подождать, пока стемнеет.

В канаве я увидела, что у меня течет кровь. Я не чувствовала этого, даже влаги на штанах. Холодная вода, похоже, остановила кровотечение. У меня на бедре был длинный разрез от колючей проволоки.

Посидев какое-то время под звук льющейся воды, я начала слышать сквозь нее. Различать другие звуки: насекомых, ворону, долгое шипение машины, проезжающей по ближайшей дороге. Я попила воду из оросительной канавы, набрав ее в ладони.

Когда настала ночь, я вылезла из трубы. И пошла быстрым шагом в мокрой и изодранной тюремной одежде. Я не видела гор, но знала, в какой они стороне. Все было здесь расчерчено по линейке. Я была внутри гигантской решетки; без людей, но сделанной людьми. Целый мир, по крайней мере этот мир, Калифорнийская долина, от гор до западного горизонта, был гигантской тюрьмой. Только вместо колючей проволоки и сторожевых башен здесь были рощи и линии электропередачи. Безымянные, рукотворные.

Эта решетка помогала мне понять направление движения. Я могла не бояться заблудиться, держась подальше от дорог, и перемещаться вдоль рядов деревьев.

Я шла всю ночь, то медленнее, то быстрее.

Перед рассветом я подошла к дому, вокруг которого стояли старые, заброшенные машины. Из кухни лился холодный электрический свет. Со двора доносился запах гуавы. Там же была веревка с сушившейся одеждой. Одежда, я должна взять одежду, но с этим светом на кухне было опасно. Я услышала звук изнутри дома и пошла дальше. Я миновала еще несколько убогих лачуг вдоль той дороги, все без света и без одежды, просившей, чтобы ее взяли. Потом долго не было ни одного дома, и наконец появился еще один дом, и перед ним, на пластиковых стульях у крыльца, висела одежда. Я осмелилась подкрасться к стульям и взяла штаны и рубашку.

Под утро я добрела до какого-то городка. Там был парк с мусорным контейнером, в который я засунула тюремную одежду. На мне были грубые, жесткие мужские джинсы и футболка. Я старалась идти, не бежать, вести себя прилично, не неприлично, как человек, который имеет право идти вдоль дороги.

Здесь уже не было ни рощ, ни прямых дорог. Дорога петляла между деревьями и валунами и открытыми пастбищами. Я нашла кустарник в стороне от дороги, устроилась под ним и заснула. Я спала урывками, пока не опустились сумерки. У меня почти не было сил, но, как только стемнело, я заставила себя идти. Я не пила воды после дренажной канавы и ничего не ела.

Я услышала крик какого-то животного. С того времени, как я покинула тюрьму, сердце у меня колотилось от страха из-за постоянного стрема, из-за копов и любых возможных объявлений о моем розыске. Теперь же, кроме прочего, прибавился страх темноты. И этого животного, прокричавшего снова. Крик был почти человеческим – насколько человеческим может быть крик дикого животного.

Я долго шла по темноте, пока вдали не показался свет. Это был перекресток с заправкой, а дальше дорога поднималась, петляя, к горам. Была середина ночи. Бензозаправка работала.