Коммунистические государства на распутье - [45]

Лидеры боялись предпринимать шаги, которые могли бы Поставить под угрозу их собственное положение или коммунистическую систему в целом. Готовые критиковать Сталина На словах, они все же не могли уничтожить хотя бы видимые символы сталинизма. После XXII съезда КПСС прошел целый год, и только тогда снесли памятник Сталину и захоронили тело Готвальда. Чехословацкие лидеры, несомненно, хорошо понимали, в какое смешное положение ставят их эти два символа сталинизма, и отдавали себе отчет в том потрясении, которое вызовет их устранение. Еще более щекотливым и опасным представлялся вопрос о реабилитации многих лиц, несправедливо осужденных при Сталине, таких, как Клементис и Новомеский. Комиссия по расследованию этих Процессов продолжала работать, но не доводила дела до конца и не публиковала своих выводов. Несомненно, нити Расследования зачастую тянулись прямо к таким лицам, как Бацилек, Широкий и Новотный, которые принимали немалое участие в репрессиях 50-х годов и были серьезно замешаны в преступлениях сталинизма. Зловещим событием был в начале 1962 года арест Рудольфа Барака, который занимался пересмотром судебных процессов и, возможно, выяснил Слищком многое.

Когда после некоторой отсрочки, в декабре 1962 года, в Праге собрался XII съезд КПЧ, многие ожидали, что на нем будет сказано о каком-то изменении курса, что, вероятно, сместят некоторых из самых видных сталинистских лидеров и более определенным образом покончат со сталинистскими методами. Ничего подобного не произошло. Состав высшего руководства изменился мало; все свелось к несколько более подчеркнутым разоблачениям культа личности, включая более развернутую критику ошибок, приписываемых Готвальду. Хотя процессы 50-х годов и критиковались, однако возможность реабилитации Сланского была явно исключена. Съезд Уделил большее внимание последствиям тяжелого экономичного кризиса, терзавшего страну в течение всего года, и Подтвердил решение вернуться к более централизованному Управлению экономикой в целях ее упорядочения.

Гораздо более примечательной особенностью этого съезда было усиление открытой критики китайцев, на которых до сих поp официально не нападали, а упрекали лишь косвенно, критикуя албанцев. Пражский съезд явился составной частью волны разоблачений Пекина, которая начала подниматься на более ранних партийных съездах в Софии и Будапеште. В частности, Владимир Коуцкий совершенно открыто обвинил китайцев в том, что они защищают албанцев. Сам Новотный в своем заключительном выступлении резко осудил позицию китайцев и призвал к «единству» в коммунистическом движении и сотрудничеству с КПСС на основе тесного союза и дружбы с СССР[97]. Были произнесены дружеские слова в адрес Югославии, а самой беспощадной критике на сей раз подвергся «догматизм», в особенности за отказ поддерживать советскую политику сосуществования[98]. Когда несколько позже китайцы свирепо обрушились на чехословацкий съезд и говорили «о некоем народе, который сегодня предает наследие Фучика и вместо смерти предпочитает жизнь на коленях, жизнь в собачьей конуре», чехи ответили не менее яростными нападками, отмели обвинение в «правом оппортунизме», вновь поставили вопрос о «догматизме и сектантстве» и подтвердили свою неизменную веру в КПСС как «авангард» международного коммунистического движения[99].

Воспользовавшись съездом, Новотный заявил также о своем полном одобрении более тесной интеграции экономики СССР с экономикой восточноевропейских государств, то есть той политики, которой Хрущев придавал все большее значение в деле укрепления и сплочения коммунистического блока. Чехословакия изъявила готовность примкнуть вплотную к системе международного разделения труда в коммунистическом лагере, по крайней мере в Восточной Европе, и участвовать в работе объединенных планирующих органов, создание которых было предложено. Это, сказал Новотный, помогло бы создать «единую экономику» в коммунистическом мире и преодолеть зависимость от капиталистических государств. Хотя подобная политика в случае ее полного применения неизбежно повлекла бы за собой нелегкую необходимость приспособления чехословацкой экономики к нуждам и производственным возможностям блока в целом, пражский режим был готов подчиниться этим требованиям разделений труда и, безусловно, надеялся, что, располагая передовой индустриальной экономикой, он выгадает больше, чем проиграет. Когда впоследствии вопрос об экономической интеграции встретил некоторое сопротивление со стороны Румынии, Чехословакия не встала на сторону последней, а, напротив, поддержала Советский Союз и другие более развитые страны, считавшие усиление интеграции необходимым.

В начале 60-х годов было трудно сказать, настаивает ли Москва на переменах в руководстве Чехословакии и в ее политике. Добивался ли Хрущев того, чтобы Чехословакия в конце концов привела свою уже устаревшую внутреннюю политику в большее соответствие с тем, что было в Советском Союзе? Другие государства, в частности Болгария и Венгрия, отнеслись к повелительной необходимости десталинизации более серьезно. Однако Польша значительно отступила от своих позиций 1956 года. Даже в Советском Союзе, и там было сделано много шагов назад и оказалось невозможным распознать прямую, никуда не отклоняющуюся линию в преобразовании старых порядков. Тогда еще казалось, что Хрущев вовсе и не заинтересован в подлинной десталинизации, считая ее лишь средством в борьбе за власть. Возможно, он был удовлетворен поддержкой, оказанной ему Восточной Европой в конфликте с Китаем, и не настаивал на внутренних реформах. Однако представляется более вероятным, Что Хрущев стремился к рационализированному тоталитарному обществу и в своей стране и в других странах, к такому обществу, которое, оставаясь в основе тоталитарным, по-Прежнему оперировало бы «партийными» или «идеологическими», равно как и «рациональными», элементами. От Польши он, быть может, и добивался отступления, а от других восточноевропейских государств — некоторого ускорения движения вперед, не делая этого, однако, условием своего одобрения и помощи. Кроме того, все эти государства пользовались теперь большей свободой в своих внутренних делах, и их уже нельзя было заставить действовать не приемлемым Для них образом. Албания явилась предостережением о том, Что может случиться где-нибудь еще в случае чрезмерного усиления нажима, и усугубила значение югославских уроков 1948 года. Было нежелательным побуждать эти государева заходить слишком далеко в направлении либерализма, ибо опыт Венгрии и Польши в 1956 году показал, какими опасностями чреват такой курс. В создавшейся ситуации одним из преимуществ для Чехословакии было, бесспорно, то, что она могла использовать свою вновь обретенную автономию как раз для того, чтобы избежать серьезных изменений в своей системе, продолжая поддерживать Москву в международной политике и делах, касающихся всего блока.