Коммод. Шаг в бездну - [5]

Его прощали, но только после того, как дядька, затем специальный раб бил его гибким прутом по заднице. В более зрелом возрасте дело ограничивалось выговором, предупреждением, и все равно одна только рожа этого мерзкого Феодота, его слова: «Цезарь, отец просит вас в «таблиний», — рождало у наследника озноб и испарину. Словесные же увещевания императора или, что случалось чаще, предостережения вести себя достойно, не передразнивать взрослых, не показывать язык в окно всякому встречному и поперечному, не выть по ночам в компании таких же сорванцов под окнами у достойных граждан, не наряжаться женщиной, тем более наездником на колесницах или гладиатором, не буйствовать, не гонять гражданок на улицах Рима, не улюлюкать им вслед, — вызывало броскую красноту на лице. Отец полагал эту пунцовость признаком раскаяния, а Коммод просто злился на себя, ненавидел себя за то, что не обладает римской непоколебимостью и мужеством, чтобы показать отцу язык.

Воспоминания детства добавили молодому императору доблести — он приказал принести свет, затем принял из рук раба масляную лампу и решительно вошел в таблиний.

Здесь стояло несколько столов, стульев. Он медленно прошелся вдоль капитальной стены, возле которой располагались шкафы со свитками, книгами, писчими принадлежностями, перебрал нарезанную листами чистую бумагу — от прикосновения к запылившимся листам испытал омерзение и вытер руку о курчавую голову раба. Постоял возле кресла, в котором работал Марк, — сесть не решился, да и незачем, наказания можно распределять и лежа на удобном ложе. Дело нехитрое. Затем подошел к обширному столу, измерил взглядом гору бумаг свитков с печатями, нераспечатанных посланий, накопившихся за время болезни и после смерти отца. Это гора привела его в замешательство — он на мгновение впал в оцепенение, потом решительно заявил про себя и себе: «Завтра, завтра!..»

Справившись с прошибшей его испариной, Коммод припомнил, что какое‑то важное дело не давало ему покоя с самого утра. Была какая‑то мыслишка, какую он дал обет исполнить в первую очередь, без чего он не сможет заснуть до утра. И вот на тебе — забыл! Охрана? Нет. Какие‑то распоряжения по армии, по государству, по личному составу. Вот — вот — по личному составу. Только не по составу, а по штату.

Вспомнил!

Тут же отыскал на столе колокольчик, позвонил в него, и в таблиний заглянул старик, спальник прежнего императора Феодот, за ним секретарь Марка Аврелия Александр Платоник.

Первым император обратился в Феодоту.

— Раб, — спросил он, — ты получил вольную?

— Да, господин, — Феодот низко поклонился.

— И наградные?

Феодот поклонился еще раз.

— Ты доволен?

Еще поклон.

— Тогда чтобы через два часа духа твоего в доме не было!

Феодот с поклоном начал отступать.

— Подожди.

— Да, господин.

— Кто еще получил свободу.

Старик перечислил.

— А Клеандр?

— Он же приписан к вашей милости.

— Хорошо. Уходи и напоследок позови сюда Клеандра.

Когда спальник удалился, Коммод обратился к секретарю Марка Аврелия.

— Есть какие‑нибудь неотложные дела?

— Касающиеся чего, господин?

— Касающиеся меня. Какие‑нибудь распоряжения отца, выражения недовольства, доносы на злоумышляющих на мою власть.

— Что вы, господин! Римский народ в подавляющем большинстве возлагает на вас великие надежды. Позволите быть откровенным господин?

— Да.

— Я тоже.

Он сделал паузу. Коммод неожиданно почувствовал, как прежнее напряжение, придавившее его при входе в таблиний, отступило. Он повел себя вольнее, расправил плечи, решился наконец взять в руки верхний из наваленных на столе свитков. В этот момент Александр Платоник подал голос.

— Общее мнение императорского окружения в широком смысле этого слова, высших сословий, плебса, армии и провинциалов можно выразить одной фразой — лучшего нам не надо, пусть все остается по — прежнему.

— Ты хочешь сказать, что если я сумею сохранить то, что создал отец, от меня более ничего не потребуется?

— Примерно так. Но это нелегко, господин.

— Без тебя знаю. Пока останешься при мне. Поможешь разобраться с этим… — он кивнул на гору присланных со всех концов империи бумаг.

— Почту за великую честь

— Ступай.

Клеандр — молодой, прекрасно сложенный раб, разве что неумеренно упитанный, одногодок нового правителя, — появился сразу, как только укутанный в тогу Александр вышел из таблиния. Коммод было сделал поспешный шаг в сторону атриума, более ему трудно было оставаться в этом пыльном, темном месте, но появление раба вернуло ему уже обретенную уверенность. С чарами прошлого следует расправляться безжалостно и сразу. Не оставлять на потом.

Между тем Клеандр выжидательно посматривал на Коммода — точно так, как в детстве, когда они играли в орехи.

— Теперь ты главный спальник. Служи верно, дошло?

Клеандр кивнул.

— А теперь я хочу спать. И женщину!

Глава 2

Утром, гневно глянув на доставленную ему Клеандром красотку, Луций пинками прогнал ее с кровати, велел убираться на кухню. Негодование душило его — Клеандр всегда отличался ленностью и туповатостью, но чтобы вновь прислать ему на ночь повариху из обслуги, это было чересчур.

Первым желанием императора было достойно наказать нерадивого раба. Мало того, что кухарке Клиобеле уже за тридцать и от нее пахло чесноком, к тому же сам Клеандр не брезговал ее прелестями, пусть даже было в них что‑то шикарное и величественное. Всего в поварихе было вдосталь, особенно велики были грудь и бедра.