Коммерсанты - [6]

— С чем приходили Смелянские? С острой зубной болью? — Рафинад струхнул. Возможно, младшая Смелянская почтила себя одураченной и рассказала о проделках Рафинада на загородной даче, и оскорбленный Смелянский явился требовать сатисфакции у младшего Дормана, дабы подвести его к Дворцу бракосочетаний, ссылаясь, что Рафинад — благородный молодой человек из порядочной семьи. Нет, нет, успокаивал себя Рафинад: во-первых, прошло не больше месяца, во-вторых, он не какой-нибудь желторотый юнец, он понимал, какие могут быть последствия, и предпринял все возможное, чтобы не огорчить почтенных пациентов своего папаши-стоматолога. Какие могут быть доказательства? Следы тигриных когтей на его спине? Так они давно зарубцевались…

— Смелянские уезжают в Израиль, — проговорила мама. — Всем семейством. Приходили прощаться.

— Ах, вот что, — облегченно вздохнул Рафинад. — Сейчас ночь. Нельзя было этим известием обрадовать меня утром?

— Последние приличные люди поднимаются и уезжают из страны, — продолжала мать хрипловатым голосом давно переставшей петь солистки Ленконцерта.

— Эту тему мы уже закрыли, — угрюмо ответил Рафинад. — Вы знаете мое решение — никуда я не поеду.

Проблема отъезда из России будоражила семейство Дорманов давно, и с каждым разом напряженней, — пугало количество людей, решивших эмигрировать. На улице, по утверждению матери, уже не на ком остановить взгляд, не с кем поздороваться даже в Доме актера, и это ей, Галине Пястной, известной некогда исполнительнице русских народных песен.

Рафинад давно определил свое отношение — никуда он не поедет, там ему делать нечего, если родители хотят, пусть едут, а он остается…

— К. тому же я — бастард, у меня мать русская. В Израиле я буду считаться нечистым, там национальность определяет мать. Это здесь я — еврей, а там я буду русский, — в который раз отбивался Рафинад.

— Между прочим, Смелянские — чисто русские, из графских кровей, — отбила мать. — И все едут в Израиль.

— Как так? — усмехнулся Рафинад.

— Дочь вышла замуж за еврейского мальчика, — ответила мать.

— Ну? — удивился Рафинад. — Эта… лупоглазая, как ее звали? — И подумал: когда же это она успела выйти замуж? Ведь и месяца нет, как они вдвоем сваливали к Феликсу на дачу.

— Здрасьте. Она год как замужем. Все оформляли документы, ведь бедному мальчику приходилось вывозить все графское семейство, шесть человек. Они решили, что если им и удалось пережить тоталитарный строй, то демократический в этой стране им уже не вытянуть.

— Год как замужем?! — воскликнул Рафинад и повеселел. — Ну и ну! Хороша лупоглазая. А притворялась девицей.

— Ты успел с ней переспать? — усмехнулся отец.

— Наум! — покачала головой мать. — Эта твоя херсонская прямолинейность.

— Он — босяк, — отмахнулся отец.

— Но, папа… ты всегда требуешь от меня невозможного. — Рафинад уловил в голосе отца теплые, одобрительные нотки.

— Я догадываюсь по твоему тону, — ответил стоматолог. — Признайся, у тебя были с ней шуры-муры?

— Скорее — трали-вали, — не выдержал Рафинад, чувствуя на спине жжение уже забытых царапин. Необходимо заметить, к чести Рафинада, он не любил распространяться о своих интимных делах даже в кругу друзей, не то что с родителями.

— То-то девочка все интересовалась — придешь ли ты на их прощальный обед, — вздохнула мать. — Не знаю, Рафик, когда ты образумишься, когда ты станешь человеком? Тебе двадцать семь лет. А ты все…

— Босяк, — буркнул отец.

Галина Пястная торкнула локтем мужа:

— Хватит! Одно и то же… Это твой сын. И он гибнет. Чем он занимается, что он делает до глубокой ночи? Раньше я знала: мальчик работает на заводе, получает зарплату, знала круг его приятелей. А теперь? Два месяца, как он уволился с завода. Нигде не работает. Приходит домой только спать…

— И есть, — вставил отец.

— Он твой сын, он имеет право получать от отца тарелку супа! — осадила мать.

Стоматолог развел руками, но смолчал.

— Лучше бы ты поинтересовался, где он ходит до глубокой ночи. В такие дни! Когда обнаружили бомбы в Летнем саду.

— Здрасьте! — не выдержал отец. — Их давно обезвредили.

— Одну — да, а вторую? Весь Летний сад перекопали, я ходила, смотрела.

— Вторая была зажигательная и сгорела на глубине, — терпеливо пояснил отец. — Ты не читаешь газет.

— А что же они там копошатся? Все статуи сняли. Как во время войны… И в такое время тебя не интересует, чем занимается твой сын!

— Из него же слова не вытянешь, — разозлился отец. — Чем ты занимаешься целыми днями? Уходишь утром, а то и приходишь утром. Какие-то звонки, клички. Черный. Дятел. Лиса. Баксы. С кем ты разговариваешь по телефону? Это люди или звери?

Рафинад криво улыбался.

— Баксы, так называют доллары. Любой ребенок знает, — презрительно пояснила мать.

— А я вот не знаю! — вскипел отец. — В какую тюрьму носить тебе передачу?!

— Ну, знаешь, Наум! — Мать подняла свою маленькую голову. — Ты еще накличешь! Тюрьма!.. А что сам делаешь? То смотришь в телевизор, то смотришь в чужие слюнявые рты. Когда тебе было воспитывать сына?!

— Если бы я не смотрел в чужие рты, тебе нечего было бы есть с твоей вокальной пенсией, — язвительно произнес отец.