Коммерческое кладбище - [5]

Тут как раз ударили колокола в перебор: маленький — раз, средний — раз, большой — раз, и — все вместе. Затем короткий трезвон и снова перебор. Великолепно!

Хоть и упала душа моя в пятки, при виде такой грозной мощи, но всё ж я нырнул к его длани для благословения, а он инстинктивно, по привычке, протянул разжатый кулак к моим губам:

— Благословите, отче Стафанус.

Он остановился, изумлённый, и сложно посмотрел на меня, но тут же черканул в воздухе над моей макушкой. Я сунулся к церковным дверям, но он удержал меня:

— Куда? — прорычал он. — Спецпропуск!

— А… разве в церковь нужен спецпропуск, отче?

— Сюда — да, — он очень подозрительно глядел на меня, и был прав. Тут я быстро утвердился в своей давней мысли, что скоро, будут брать плату за вход в храмы, к тому идёт. Спорить, однако, ему было неудобно, да и те дамы уже к нам приближались.

— Верующий? — спросил он опять грозно. — Крест носишь?

Я с готовностью распахнул рубаху и запел что-то жалостное: что, вот, мол, сирота я, ночую в канавах, правая нога — протез…. но так хочется дом Христов посетить, отмолить…

— Нет, — снова рыкнул он и уже отвернулся было уходить (и опять он был прав, ибо опасность во мне была, я мог, например, войдя во храм властно приказать покойнику: «Лазарь, тебе говорю, встань и иди вон!» — и кто знает…), но тут вмешалась чернобровая вдовица; ощеривая зубы с диастемой, она нежно просила за меня: «Пустите его отче Стефаний, он убогий», и я благодарно улыбнулся ей. Не тут-то было. Поп крепко придержал меня за живот и дал знак кому-то подойти — видимо, чтобы увести и тихо надавать пиздюлей. Лезет рвань всякая…

Но в третий раз я посунулся к Стефанию и особенно глянул в его золотистые глаза василиска:

— Тихо. Я — от КУРКУЛИСА. В четверг велено отпевать СЛЕПОГО. Вчера убили «солнцевцы». В среду САЛТУК принесёт тебе пять штук «зелёных». И чтоб могила была готова. У тебя «шевролет»? Будет «порше» ручной сборки. Всё. Я сказал.

Я нанёс точный удар. И не моими устами это было сказано, а… свыше. Как получилось сие, не знаю, но кардинал стал как бы ниже ростом, склонив голову в митре, он всё внимательно выслушал, а затем согласно кивнул головой. Он понимал деловой разговор. Но он три раза был прав, а четвертый — нет. И вот я уже уверенно, даже чуть расслабленно… как власть имеющий, вошёл в притвор. Но здесь мне и пришлось остаться — господа забили крошечный храм до отказу. А так хотелось взглянуть на мёртвого Лазаря и даже воскресить его. Но ведь и кости мне могли переломать изрядно — наверняка были здесь и убийцы.

Духота. Треск свечей. Сверкающие огоньки в десятках любопытных глаз. По низко нависшим сводам летают и трубят свеженькие ангелы. Всё-таки новодел, новопись, как-то не того… Впрочем, есть и тёмные, намоленные иконы по стенам — чей-то дар. Снова ударили перебор, и женские голоса взлетели ввысь: «И Мне последовавшие верою приидите, насладитеся, яже уготовах вам почестей и венцов небесных…» (Всё, один уже насладился). Возник просочившийся откуда-то из другой двери отец Стефаний помахал кадилом и заканчивал погребальную службу: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Лазаря…»! (Как я угадал! покойник, точно, был Лазарем, супрефект-то) «Аллилуйя, алиллуйя, слава Тебе, Господи!» Да, слава Богу, что ещё одного Лазаря не стало. А сколько их… Вот только почему в православной церкви? Ах, это же теперь так модно, это прилично, власть полюбила церковь, взяла её в дружеские железные объятия.

Ну хватит, пора уходить, обратное отнесение и опущение тела яму мне уже не выдержать, да и мало ли что ещё может приключиться — вон как посматривают на меня эти страшные люди в длинных пальто до пят. А тут ещё подскочил мой назойливый руконогий страж:

— Додады!

— Опять… Ну, давай хоть в аллейку зайдём, а ту, вон какие стоят, я их боюся. Чего ж ты, кстати, попу-то меня не представил, уж работай до конца.

— Так ты вон как сам лихо устдоился, ишь как пдоскочил. А чего ты ему там доводил, что ему как будто по яйцам дали?

— Моё дело, но ты не помог, я имею право вычесть. Ладно, дам я тебе «дододы» (мы уже порядочно прошли и скоро ворота). Кстати, на этой банкноте — ну, пять долларов-то — кто там, Линкольн или Вашингтон?

Он остановился и нехорошо смотрел, на меня.

— Точно, точно, — говорил я, вырывая листок из блокнота и беря ручку, — там Вашингтон. Такой генерал с буклями. Вот… вот… и вот так… Готово. Ах, да, номинал, номинал-то забыл. — И вокруг генерала написал несколько, раз «фиф долларс». — Годится? Ну, отец, ну подумай сам, откуда у такого, как я, доллары? Ты посмотри, во что я едет. Я и сплю не раздеваясь, на чердаке, и ни одного доллара в жизни не держал в руках.

Боже, какие у него глаза!

— Сейчас пдинесу дужьё, — пообещал он. — Сволочь!

— Ни в коем случае! — вскричал я. — И не сволочь. Меня нельзя убивать. Богородица не простит. Прощай, родной…

И я почти пробежал к воротам.

— Нагляделся? — добродушно спросили охранники.

— О, никогда не забуду, это был сон золотой!

На окружной дороге стоял гаишник с машиной. Я спросил, где такая-то развилка и такой-то щит. Он показал: оказывается, я все-то не дошёл с полкилометра…