Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - [8]

В первую неделю мая 1820 г. двадцатипятилетний Евгений Онегин получает письмо от управителя своего дяди о том, что старик при смерти (см. LII). Евгений стремглав покидает С.-Петербург и скачет в деревню дяди, расположенную к югу от столицы. На основе некоторых путевых данных (рассмотренных в моих комментариях к путешествию Лариных в главе Седьмой, XXXV и XXXVII) я думаю, что четыре имения («Онегино», «Ларино», Красногорье и местообитание Зарецкого) были расположены между 56 и 57 параллелями (широта Питерсберга, Аляска). Другими словами, имение, которое наследовал Евгений, когда прибыл туда, находится, по моим расчетам, на границе бывшей Тверской и Смоленской губерний, около двухсот миль западнее Москвы, т. е. на полпути между Москвой и деревней Пушкина Михайловское (Псковская губерния, Опочецкий уезд), и около 250 миль к югу от С.-Петербурга — расстояние, которое Евгений, не жалея денег на кучеров и станционных смотрителей и меняя лошадей каждые десять миль или вроде того, мог покрыть за день или два.

Мы знакомимся с ним, когда он находится в дороге. Первая строфа дает представление о его сонных размышлениях, туманных и обрывочных: «Мой дядя… честный человек… Крыловский осел честных правил… un parfait honnête homme… истинный дворянин, но в конце концов дурак… заставил уважать себя только теперь, когда не в шутку занемог… il ne pouvait trouver mieux!.. это все, что он придумал ради всеобщего уважения… слишком поздно… другим наука… я тоже могу так кончить…».

Таков, думается мне, внутренний монолог Онегина; он определяет особый настрой второй части этой строфы. Онегина минует тяжелое испытание сидеть с больным, о чем он обреченно размышлял с таким отвращением: его честный дядя оказался даже более «honnête homme или honnête âne» <«честный осел»>, чем думал его циничный племянник. Правила поведения предписывают тихий уход. Как мы узнаем из самых беззаботных строф, когда-либо написанных о смерти (глава Первая, LIII), дядя Сава (имя в черновиках, которое, я думаю, принадлежит ему) никогда бы не позволил себе наслаждаться тем уважением, которое в древней драме о наследовании было предопределено ему литературной традицией, восходящей, по крайней мере, к временам Рима.

То и дело при чтении этих первых строк у читателя возникает странное ощущение переклички с «мой дядя… человек безукоризненной прямоты и честности» из 21 главы «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена» Стерна (1759; Пушкин читал эту книгу во французском переводе, сделанном «par une société de gens de lettres» <«обществом литераторов»> в 1818 г. в Париже), или с «женщиной строгих принципов» в «Беппо» Байрона (1818, XXVI, 7; место, которое Пишо перевел в 1820 г.: «une personne ayant des principes très-sévères»), или с началом XXXV строфы в первой песни «Дон Жуана» (1819): «Дон Хосе был славный малый» (что Пишо перевел в 1820 г.: «C'était un brave homme que don Jose»), или с интонацией «Дон Жуана», I, LXVII, 4: «Конечно, этот метод всех умней» (в переводе Пишо: «c'était ce qu'elle avait de mieux à faire»). Поиски сходств могут довести комментаторов до умопомешательства; однако нет сомнения, что Пушкин, хотя и не владел английским языком в 1820–25 гг., благодаря своему поэтическому чутью сумел различить в Пишо, неумело нарядившегося под лорда Байрона, сквозь пишотовы банальности и пересказы не фальцет французского переводчика, а баритон Байрона. Полнее о знании Пушкиным Байрона и о неспособности освоить азы английского языка см. мои коммент. к строфе XXXVIII главы Первой.

Любопытно сравнить следующие отрывки:

«Евгений Онегин», глава Первая, I, 1–5 (1823):

Мой Дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог.

Его пример другим наука…

«Моя родословная», восьмистишие VI, строки 41–45 (1830):

Упрямства дух нам всем подгадил:

В родню свою неукротим,

С Петром мой пращур не поладил

И был за то повешен им.

Его пример будь нам наукой…

«Моя родословная», 84-строчное стихотворение, написанное четырехстопным ямбом с чередующейся рифмой, состоит из восьми восьмистиший и Post scriptum из пяти четверостиший; оно было сочинено Пушкиным 16 окт. и 3 дек. 1830 г., вскоре после окончания первого варианта главы Восьмой «ЕО». Стихотворение вызвано грубой статьей Фаддея Булгарина в «Северной пчеле», в которой этот критик высмеивал живой интерес Пушкина к его «шестисотлетней» дворянской родословной и к его африканскому происхождению. Интонации 41–45 строк имеют странное сходство с «ЕО» (глава Первая, I, 1–5) при аналогичной женской рифме во второй и четвертой строках («ЕО»: «правил — заставил»; «Родословная»: «подгадил — поладил») и почти целиком совпадают пятые строки.

Почему наш поэт выбрал в «Моей родословной» в качестве подражания пошлое стихотворение Беранже «Простолюдин» (1815) с его припевом: «Je suis vilain et très vilain» <«Простолюдин я, — да, простолюдин»>? Это можно объяснить лишь привычкой Пушкина забавы ради заимствовать у посредственности.

¹⁴Занятно, что первые строфы «ЕО» и «Дон Жуана» заканчиваются упоминанием черта. Пишо (1820 и 1823) перевел: «Envoyé au diable un peu avant son temps» («Досрочно к черту угодил» — «Дон Жуан», I, 1, 8).