Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - [6]

Открывающие Посвящение деепричастные обороты, как нередко случается у Пушкина, пронизывают весь текст; места их присоединения не определены. Эти стихи могут быть поняты следующим образом: «Поскольку я не собираюсь забавлять свет и поскольку мой главный интерес — мнение моих друзей, я хотел бы предложить тебе нечто лучшее, чем это»; но придаточные предложения могут быть связаны с главным предложением и иначе: «Я хотел бы заботиться только о мнении моих друзей; тогда я смог бы предложить тебе нечто лучшее».

Первое четверостишие сопровождается далее определениями и перечнем, который я называю «классификацией»: «Мой дар должен бы стать более достойным тебя и твоей прекрасной души. Твоя душа состоит из: 1) святой мечты, 2) живой и ясной поэзии, 3) высоких дум и 4) простоты. Но все равно — прими собранье пестрых глав, которые [здесь следует определение дара]: 1) полусмешные, 2) полупечальные, 3) простонародные (или „реалистические“) и 4) идеальные. Этот дар является также небрежным плодом [здесь следует классификация]: 1) бессонниц, 2) легких вдохновений, 3) незрелых и увядших лет, 4) ума холодных наблюдений и 5) сердца горестных замет».

*

¹Прием начинать посвящение (или обращение) с отрицания весьма распространен. В Англии этот прием восходит к семнадцатому веку. Эпистолярное посвящение к поэме «Лето» (1727) Джеймса Томсона, обращенное к достопочтенному мистеру Додингтону (Джордж Бабб Додингтон, барон Мельком, 1691–1762), начинается подобным образом: «Не моя цель…».

^4–5Залог… / души прекрасной.Фр. «gage… d'une belle âme» — обычный лирический галлицизм того времени. «Vous verrez quelle belle âme est ce Жуковский» <«Вы увидите, что за прекрасная душа этот Жуковский»>, — писал по-французски Пушкин Прасковье Осиповой 29 июля 1825 г.

⁶Святой исполненной мечты.Некоторые издатели имели склонность принять за последнюю волю забавную опечатку издания 1837 г. — слитное написание «святоисполненной» (невозможное словосочетание). Я подозреваю, что корректор (сам Пушкин?), заметив опечатку — «святои исполненной», поставил диакритический знак над «и» (й) столь грубо, что он коснулся последней буквы первого слова таким образом, что можно было воспринять его как соединение воедино обоих слов.

¹⁰Прими.«Принять» означает обычно «соглашаться», это включает в себя идею «взять», которая преобладает здесь.

^11–17Ср.: Джеймс Битти (1735–1803), письмо XIII к доктору Блеклоку 22 сент. 1766 г.: «Недавно я начал поэму [ „Менестрель“, 1771, 1774] в стиле Спенсера, его строфой. Я хочу дать в ней полный простор моим склонностям и сделать ее то шутливой, то возвышенной, то описательной, то сентиментальной, нежной или сапфической — как подскажет настроение» <пер. В. Левика> (Сэр Уильям Форбс. О жизни и сочинениях Джеймса Битти [изд. 2-е, Эдинбург, 1807] I, 113).

Байрон цитирует эти строки в своем предисловии к первым двум песням (февраль 1812 г.) «Чайльд-Гарольда», и это вполне совпадает с замыслом Пушкина. Во французском переводе «Чайльд-Гарольда», выполненном Пишо (1822), это место читается: «…en passant tour à tour du ton plaisant au pathétique, du descriptif au sentimental, et du tendre au satirique, selon le caprice de mon humeur» (Œuvres de Lord Byron. [1822], vol. II).

^{15, 17}лет… замет.Улучшенный вариант строк Е. Баратынского из поэмы «Пиры» (1821):

Собранье пламенных замет

Богатой жизни юных лет.

Здесь есть и более любопытный, хотя более слабый отголосок, — а именно двух строк (7–8) из 23-строчного стихотворения К. Батюшкова «К друзьям», опубликованного в качестве посвящения ко второй части (октябрь 1817 г.) его «Опытов в стихах и прозе»:

Историю моих страстей,

Ума и сердца заблуженья.

Глава Первая

Эпиграф

И жить торопится и чувствовать спѣшитъ.

К. Вяземскій.

К. Вяземский.Князь Петр Вяземский (1792–1878) — поэт второго ряда, находившийся под губительным воздействием французского рифмоплета Пьера Жана Беранже; несмотря на это, он прекрасно владел словом, обладал хорошим прозаическим стилем, был блистательным (но не всегда надежным) мемуаристом, критиком и острословом. Пушкин его очень любил и состязался с ним в непристойных метафорах (см. их письма). Он был приверженцем Карамзина, крестником Разума, поборником Романтизма и ирландцем со стороны матери (О'Рили).

Вяземский, будучи первым, кому Пушкин сообщил (4 нояб. 1823 г.), что пишет «ЕО», сыграл при этом замечательно завидную роль: его имя значится в начале романа (эпиграф из его «Первого снега», строка 76; см. также главу Пятую, III, где Вяземский сопоставляется с Баратынским); о нем напоминает игра слов при описании путешествия Татьяны в Москву (см. примеч. 42 Пушкина и мои коммент. к главе Седьмой, XXXIV, 1 о Мак-Еве); а затем как доверенное лицо автора Вяземский приходит на помощь Татьяне в Москве во время одного скучного раута (см. коммент. к главе Седьмой, XLIX, 10).

«Первый снег» (написан в 1816–19 г., опубл. в 1822 г.[4]) состоит из 105 свободно рифмуемых строк шестистопного ямба. Пусть приветствует весну «нежный баловень» Юга, где «тень душистее, красноречивей воды»; я «сын пасмурных небес» Севера, «обыкший к свисту вьюг», и я «приветствую первый снег» — такова суть начала стихотворения. Далее следует описание «скучной осени», а затем волшебницы зимы: «Лазурью светлою горят небес вершины; / Блестящей скатертью подернулись долины; / Там темный изумруд, посыпав серебром, / На мрачной сосне он разрисовал узоры… / Цепями льдистыми покорный пруд скован / И синим зеркалом сравнялся в берегах». Эти образы повторены Пушкиным, но гораздо ярче, в 1826 г. («ЕО», глава Пятая, I) и особенно в 1829 г. («Зимнее утро», стихотворение, написанное четырехстопным ямбом). Все это занимает первую треть стихотворения Вяземского. Затем следует описание смелых конькобежцев, празднующих «зимы ожиданный возврат» (ср.: «ЕО», глава Четвертая, XLII, конец 1825 г.); далее мимолетное впечатление от охоты на зайца («взор нетерпеливый / Допрашивает след добычи торопливой») и иное — румяные щеки красавицы младой алеют на морозе (оба образа нашли отзвук в написанном александринами стихотворении Пушкина «Зима», 1829). Прогулка в санях (упомянутая в «ЕО», глава Пятая, III, 5–11) сравнивается (строки 75–76) с бегом юности: