Комиссары - [149]

Помощь Ленинграду стремились оказать все республики, вся страна. Однако размеры помощи лимитировались возможностями перевозок по ледовой дороге — «Дороге жизни» через Ладожское озеро и «воздушному мосту».

В условиях блокады исключительно важное значение имели поддержание высокого морального духа войск и населения, борьба с деморализующими явлениями, возникавшими от постоянного недоедания. Александр Сергеевич делал все для этой цели: добивался от политорганов Ленинградского фронта усиления партийного влияния в войсках, требовал постоянно информировать личный состав войск о героизме рабочего класса Ленинграда, об успехах Красной Армии под Сталинградом, посылал группы работников Главпура и т. д.

А когда в Главпур поступил сигнал об отсиживающихся в тыловых органах Ленинградского фронта всякого рода ловкачах, Александр Сергеевич приказал немедленно разобраться. Проверка выявила неприглядную картину. Он по этому поводу говорил:

— Вот видите, как всякая шваль умеет использовать трудности в своих корыстных интересах. Партийный орган должен быть всегда предельно чутким к сигналам…

Просто ликовал Александр Сергеевич, когда в январе 1943 года была частично прорвана блокада Ленинграда.

Александр Сергеевич высоко ценил командные и политические кадры, называл их золотым фондом партии и требовал самого бережного и внимательного отношения к ним.

— Немало у нас случаев неправильного отношения к людям, — говорил он как-то в беседе с работниками Главпура. — Почему это происходит? Одна из основных причин — потому что не перевелись бюрократы. Вместо того, чтобы вникнуть в дело, разобраться с человеком, понять, что два года он воюет в самых сложных условиях, что он поистрепался и нервишки накалились, бюрократ большое и малое толкает в бумагу, а человека — под бумагу. Надо решительно вести борьбу с бюрократическим отношением к людям.

Возникла необходимость наказать одного политработника. Был подготовлен соответствующий приказ. Александр Сергеевич внимательно прочитал его, но подписать предложил начальнику управления кадров.

— Понимаете, — сказал он, — накажу его я — и человеку не будет хода.

Потом помолчал и, характерным жестом поправив очки, добавил:

— Рука у нас тяжелая. Обижаем, наверное, кое-кого не по заслугам. Ведь так получается, что на фронте у человека меньше возможностей пожаловаться на несправедливое к нему отношение. Иного крепко обидели, а он скажет: «Ладно, черт с вами, не время сейчас кляузы разводить…» И если мы не будем учитывать этого в нашей работе — плохо дело.

В выступлении перед начальниками отделов кадров политуправлений фронтов Александр Сергеевич говорил:

— Я часто думаю о том, как нелегко бывает распределить материальные ценности, в особенности если их нехватка. Для этого надо иметь немалую квалификацию. А чего уж тогда говорить об умении правильно распределить партийные кадры — какую здесь надо иметь квалификацию. Представьте, если, не дай бог, неудачно назначен командир части да мы еще не сумеем подобрать достойного политработника. Что тогда? Эта часть будет плохо воевать, даже если там золотые бойцы.

Конечно, на войне неизбежны боевые потери, на то она и война. Но если мы к этим потерям будем добавлять еще и свои ошибки в назначении или смещении работников — грош нам цена… Если человек не справляется с работой — его надо освободить, а не писать на него такую характеристику, что впору его сей же час из партии исключить, а то и в штрафную роту отправить. Ошиблись в выдвижении — давайте признаем ошибку, ошиблись-то ведь мы! Наговорить на человека ох как легко…

О том, как сам Александр Сергеевич изучал людей, с которыми ему приходилось работать, как принимал близко к сердцу их удачи и промахи, вспоминает генерал-лейтенант в отставке Николай Михайлович Миронов, в те годы возглавлявший политуправление Московской зоны обороны:

— После проверки инспекторами Главпура состояния партийно-политической работы в ряде частей Московской зоны обороны появилась в «Красной звезде» небольшая статья, в которой, отметив ряд положительных моментов, автор критиковал работу политорганов. Досталось, честно говоря, и мне лично. Надо сказать, что на критику мы отреагировали оперативно — в то же утро я собрал начальников отделов политуправления, мы серьезно обсудили статью и наметили меры по исправлению недостатков, которые были в ней отмечены. Ну а потом пошел я к члену военного совета Гапановичу и доложил о нашей реакции на критику в «Красной звезде». Прошло несколько дней, Гапанович мне рассказывает: «И часа не прошло после нашей с тобой беседы — звонит начпур: «Как там Миронов?» Да ничего, говорю, только что докладывал о мерах, принимаемых политуправлением по статье в «Красной звезде». — «Вот это хорошо», — сказал Щербаков с каким-то, как мне показалось, даже облегчением. Беспокоился, значит, переживал…»

Немного встречается людей, к которым выражение «гореть на работе» подходило бы в той степени, в какой оно было свойственно Александру Сергеевичу Щербакову. Уже говорилось о его невероятной, почти фантастической работоспособности, скажем еще, что он сам вел скромный, если не сказать аскетический образ жизни. Вот как с этой стороны вспоминает об отце старший сын Александр: «Работая в частях противовоздушной обороны столицы, мне изредка удавалось бывать дома и видеться с отцом. Он иногда приезжал обедать домой, как правило, в 7–8 часов вечера. Для всех родных это была радость. После обеда сразу же уезжал на работу и возвращался поздно, почти на рассвете — в 4–5 часов утра, нередко бывало и позже. Перед сном около часа обязательно читал. На прикроватной тумбочке и письменном столе всегда лежали новые журналы, сигнальные экземпляры книг и брошюры разных издательств. В 9—10 часов утра он уже снова спешил в ЦК или МГК».