Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса - [25]
Даже в лейпцигской следственной тюрьме, где меня многое отвлекало и развлекало, — само следствие, многочисленные письма, газеты, визиты, — мне не хватало работы. Наконец, я попросил о ней, и мою просьбу удовлетворили. Я склеивал пакеты. Хотя это и была довольно однообразная работа, всё же это занятие заполняло большую часть дня и принуждало меня к определенному распорядку. Я сам установил для себя твердую норму, и в этом была вся суть.
В исполнительной тюрьме я с самого начала выбрал себе работу, которая тоже требовала внимания, не будучи при этом чисто механической. Такая работа помогала мне в течение многих дневных часов не предаваться бесполезным мучительным мыслям. А по вечерам я испытывал к тому же приятное чувство: не только окончился еще один день, но и была сделана добрая работа. Лишение работы стало бы для меня самым тяжелым наказанием.
Даже в нынешнем заключении мне очень не хватает работы. Как я благодарен за предоставленную мне возможность письменного труда, который захватывает меня целиком.
Я разговаривал о работе со многими сокамерниками в тюрьме, а затем со многими заключенными в КЛ, особенно в Дахау. Все были убеждены в том, что жизнь за решеткой, за колючей проволокой на досуге, без работы невыносима и даже представляет собой худший вид наказания.
Работа в заключении — это не только действенное воспитательное средство в хорошем смысле этого слова, средство самовоспитания, которое также побуждает заключенного оказывать сопротивление разрушительному воздействию лишения свободы. Она также воспитательное средство для неустойчивых заключенных, для тех, кто нуждается в постоянстве и выдержке, для тех, кого благодатное действие труда еще позволяет вырвать из преступного мира. Однако всё сказанное выше действительно лишь при нормальных условиях.
Именно так и надо понимать девиз «Труд делает свободным»[36]. Твердое намерение Айке было следующим: те заключенные, неважно из какого подразделения, которые выделились из массы благодаря долговременным трудовым достижениям, подлежат освобождению, даже если гестапо и государственная служба криминальной полиции придерживаются противоположного мнения. И несколько таких освобождений произошло. Однако война упразднила доброе намерение.
Я написал о работе так подробно, потому что привык ценить психическую ценность труда и потому что хотел показать, как влияет работа на душу заключенного — насколько я понимаю влияние. О том, что позднее было сделано из работы, из трудоиспользования заключенных, я сообщу позднее.[37]
В Дахау я, как блокфюрер, непосредственно познакомился с отдельными заключенными, и не только из своего блока.
Как блокфюреры мы просматривали исходящую почту заключенных. Тот, кто длительное время читал письма заключенного и обладает достаточным знанием людей, видит точное отражение его души. Каждый заключенный в этих письмах к своей жене, к своей матери пытается, в зависимости от своих наклонностей, описывать свои нужды и заботы. В течение своего срока он не может притворяться, ускользать от взгляда опытного наблюдателя; не может он делать это и в письмах.
У Айке было понятие «опасные враги государства», которое он так навязчиво, всеми способами и не один год внедрял в умы эсэсовцев, что каждый, не знавший его достаточно хорошо, и на самом деле проникался таким представлением. Я тоже так думал. Теперь я следил за этими «опасными врагами государства» и теми опасностями, которые они представляли. Находил же я горстку озлобленных коммунистов и социал-демократов, которые, окажись они на свободе, начали бы возмущать население, которые непременно стали бы заниматься нелегальной работой. На этот счет они и высказывались вполне откровенно. Другие заключенные в массе своей были коммунистическими и социал-демократическими функционерами, которые тоже боролись за свои идеи, действовали и лично принесли более или менее много вреда национальной идее, НСДАП. Но при ближайшем рассмотрении, при повседневном общении с ними они оказывались довольно безобидными, миролюбивыми людьми, которые, ввиду краха их мира, желали только одного: спокойно работать и вернуться к своим семьям. По моему мнению, в 1935/1936 из Дахау можно было бы спокойно выпустить три четверти всех политзаключенных без малейшего ущерба для Третьего рейха.
Одна же четверть была фанатично убеждена в том, что их мир возродится. Этих следовало надежно спрятать. Они были опасными врагами государства. Однако их было легко распознать, даже когда они не проявлялись, а, наоборот, всячески пытались замаскироваться. Опаснее же всего для государства, для всего народа были профессиональные преступники, асоциальные элементы, имевшие по 20–30 прежних судимостей.
Согласно замыслу Айке, благодаря длительному обучению и соответствующим приказам об опасности заключенных, его эсэсовцы должны были относиться к заключенным крайне враждебно, ненавидеть их, а всякие признаки сострадания к ним подавлялись в зародыше. Своими усилиями в этом направлении, и прежде всего воздействием на ограниченные натуры, Айке воспитывал такую ненависть к заключенным, какую непосвященные просто не могут вообразить. Такое отношение насаждалось во всех КЛ среди служивших там рядовых эсэсовцев и их командиров, оно распространялось и воспроизводилось
