Комендант брянских лесов - [14]

— Не продадут тебе билета, нельзя посторонним ездить с товарным, не положено, — разъясняли ему.

— А не продадут, значит незачем и ноги ломать. Доедем так, за счет высшего начальства, — сказал Ефим и громко рассмеялся.

Но железнодорожники не хотели шутить. Ефим попытался договориться с ними по-доброму, предложил даже выпить из бутылки, извинился, что нет стаканчика. Железнодорожники отказались.

— Опоздать я могу к должности, чудак-человек, — доказывал Ефим. — Председатель за это не погладит по головке. Он ваших правил не знает, у него свои.

Железнодорожники попытались стащить старика силой, но он решительно воспротивился этому и полез в драку. Как потом было записано в протоколе, «...оскорбил действием при исполнении служебных обязанностей».

Протрезвевший Ефим проснулся в отделении милиции. Тяжелым было его похмелье. Он горько раскаивался в своем поступке. Конечно, его страшило наказание, но сильнее того мучила совесть. «Старый дурак, — ругал он себя мысленно, — как на людей взгляну? Хоть глаза завязывай от стыда!»

Раскаяние было запоздалым. Закон не обойдешь. Ефим понял это во время допроса, когда следователь сказал под конец:

— Отвечать придется.

Ефима осудили. Он отбывал наказание безропотно, терпеливо ожидая своего срока, чтобы вернуться домой.

В тюрьме его застала война. Теперь Ефим терзался еще больше. Время шло, события развивались быстро. И вот, когда срок наказания подходил к концу, в город, где находился Ефим, неожиданно нагрянули фашистские войска. Гитлеровцы высадили здесь крупный десант.

Произошло это утром, когда Ефим шел к лесопильному заводу на работу (он давно уже был расконвоирован). Внезапно над городом загудели бомбовозы, истребители, на улицах началась пулеметная и ружейная пальба. В домах зазвенели стекла, пули хлестали по железным крышам, женщины с криком метались по дворам, прятались в погребах, таща за собой перепуганных ребятишек.

Самолеты низко, едва не задевая крыши домов, с ревом носились над городом, усиливая панику.

Ефим подходил к окраине города. Вдруг совсем близко послышался выстрел, а вслед за ним крик женщины:

— Ратуйте! Ратуйте!..

Этот страшный, раздирающий душу призыв о помощи испугал Ефима. Никогда ему не приходилось слышать такого отчаянного предсмертного женского крика. Старик почувствовал, как под фуражкой у него поднимаются волосы. У ворот соседнего дома, вдоль стены, ползла женщина, опираясь на правую руку. Левая же, залитая кровью, беспомощно свисала. В тот же момент старик увидел спину удаляющегося немецкого солдата. Ефим бросился к женщине. Он бережно внес ее во двор, положил на траву и, сняв чистое вафельное полотенце, висевшее тут же на протянутой через двор веревке, намеревался перевязать рану. Но женщина доживала последние минуты. Фашист выстрелил ей в спину разрывной пулей. Она разворотила грудь и повредила руку. Через несколько минут Ефим осторожно свел покойнице веки и накрыл лицо полотенцем.

Сейчас ему хотелось поскорее уйти куда-нибудь из города, но Ефим понимал, что теперь опасно появляться на улице. Он вошел в чей-то сад, забрался в густой малинник и здесь благополучно дождался сумерек. С наступлением темноты Рачков, никем не замеченный, вышел за город. Шел быстро, напрямик, без дороги. Ему все чудились сзади чьи-то шаги, и он часто останавливался, оглядываясь. Куда идти?

Этого-то он и не знал теперь. До Карнауховки не менее ста пятидесяти километров, но из писем Ефиму было известно, что жена оттуда уехала и живет далеко в прикамском колхозе, а единственный сын Гриша ушел в Красную Армию.

В раздумье Ефим сел на обочину дороги. Из города доносились редкие ружейные выстрелы. Вдруг настороженный слух уловил шорох. Ефим пригнулся и напряженно стал всматриваться в темноту. Слева от себя на дороге он ясно увидел две светящиеся точки, похожие на огоньки зажженных папирос. Несколько подальше мелькнули еще два. Старик припал к земле. Огни переместились несколько в сторону и опять остановились. «Волки!» — догадался Ефим И неожиданно успокоился, почти обрадовался, хотя был совершенно безоружен. Поднявшись, он молча двинулся на огоньки. Те качнулись и исчезли.

В деревне близких никого не осталось, но сейчас, не видя другого выхода, он решил отправиться в Карнауховку. Пробирался туда окольными путями, далеко обходя дороги, как ходили в старину бродяги. В дневное время отлеживался в оврагах или в лесу.

В Карнауховку Ефим пришел на рассвете. В это время обычно скот выгоняют в стадо, но старик никого не встретил на улице, когда шел к своей избе. Деревня словно вымерла. Дома стояли с заколоченными и выбитыми окнами. Вот и знакомое крыльцо.

В пустой избе Ефим устало опустился на уцелевшую лавку, охваченный горьким чувством одиночества. В родном, когда-то уютном жилище было сыро, пахло мышами и плесенью. На потолке расплывалось широкое темное пятно.

Ефим вышел из дому, долго стоял у ворот, надеясь увидеть хоть кого-нибудь из односельчан. Улица была пустынна. В переулке над крышами домов поднимался журавль колодца. Вдруг он опустился вниз, затем снова почти вертикально взметнулся кверху. Спустя несколько минут с окраины донесся одиночный выстрел. Значит, в деревне есть люди. Но что это за люди? Кто приходил за водой к колодцу, кто стрелял? Старику страшно хотелось все узнать, но он не решался пока отходить от избы.