Комендант брянских лесов

В партизанский край мы прилетели в начале июня 1942 года. В полночь самолет сделал небольшой круг над поляной и пошел на снижение, ориентируясь на костер, еле видневшийся с высоты птичьего полета. Перед машиной, коснувшейся земли, внезапно взметнулась ракета. Яркий зеленоватый свет на мгновение как бы отодвинул темную стену леса, расширил площадку, которая в свете фар казалась слишком маленькой для посадки самолета.

Пилот задержался несколько минут. Мы успели только спрыгнуть на землю, из люка полетели тюки, ящики, и самолет, оторвавшись от земли, потушил фары и пропал в темноте, не сделав полагающегося круга над «аэродромом».

Робкой кучкой стояли мы, пятеро новичков, у костра, окруженные незнакомыми людьми, с которыми предстояло прожить в лесу долгие месяцы. Потухающий костер светил скупо, и лиц почти нельзя было рассмотреть. Неверный его свет выхватывал из темноты то кожаную куртку, то штатский пиджачок, то шинель без петлиц, вспыхивал на стволах винтовок. Винтовки были у всех. Должно быть, поэтому они с нескрываемой завистью поглядывали на наши новенькие автоматы.

Как и полагается в таких случаях, знакомство началось с табачка. Угощение принималось с удовольствием: наши кисеты переходили из рук в руки, пока не опустели.

— Ну, москвичи, сказывайте, что там, на «Большой земле» ?

Как на грех, среди нас не было ни одного москвича. Но мы благоразумно умолчали об этом. Ведь люди около года были лишены привычной связи с Москвой, с центром. И, стало быть, всякий прилетевший из-за линии фронта был для них москвичом.

Начался веселый, шумный разговор. Это особенно поразило нас. Жизнь партизан представлялась совсем не такой. Находясь в глубоком тылу врага, они хоронятся в лесных чащобах, непроходимых болотах, курят только в рукав, опасливо озираясь по сторонам. Ночью, совершив внезапное нападение на фашистов, партизаны до рассвета уходят в лес, путая следы, и прячутся в надежных местах, куда никто не знает путей.

И вдруг — нате! громкий разговор, смех и даже костры... Признаться, меня так и подмывало спросить, далеко ли немцы, но я опасался быть похожим на того героя из старой солдатской притчи, который, неожиданно попав в маршевую роту, прежде всего спросил: «Где тут лазарет?»

С «аэродрома» сразу направились в отряд «Засада», куда у нас было назначение. Из отряда пришли люди, чтобы встретить нас. Без дороги шагали по темному лесу гуськом, стараясь не потерять из виду впереди идущего. Шершавые листья какого-то растения хлестали по коленям. Тишина казалась напряженной, и мы были уверены, что пробираемся где-то вблизи вражеских войск. Крепко прижав к правому боку ложе автомата, я держал пальцы на скобе спускового крючка, чувствуя себя готовым ко всему... Даже рука устала от напряжения. Внезапно впереди идущий раскатисто, словно в пустую бочку, грохнул басом:

— Под ноги!

По цепи передали: «Под ноги!», «Под ноги!» Это означало, что головной перешагивает через лежащее на пути дерево или пень и предупреждает товарищей, чтобы не оступились.

По тому, как свободно перекликались наши спутники, я понял, что мы далеки от какой-либо опасности, и почувствовал себя очень неловко. Хорошо еще, что в темноте не заметили моей тревоги!

Часа через полтора прибыли в отряд. Нас поместили в просторный четырехугольный шалаш, напоминавший с виду хорошо сметанный стог сена.

Внутри жилища, в центре, стоял продолговатый стол. Вернее, это была широкая сосновая доска в вершок толщиной, накрепко прибитая к двум столбам, врытым в землю.

Колеблющийся язычок самодельной свечи тускло подмигивал нам из консервной банки, что стояла на краю стола. Вдоль трех стен шалаша были устроены нары, на них валялась одежда, пересыпанная трухой от сена. В шалаше пахло хвоей, полынью, которую партизаны, как мы потом узнали, использовали как вернейшее средство против блох. На нарах лежали винтовки, а из-под стола поблескивал металлический приклад ручного пулемета.

Откуда-то, нарушая предрассветную тишину, доносились пулеметные очереди. К этим выстрелам партизаны проявляли полное равнодушие. Мы тоже старались делать вид, что не замечаем их. Кажется, это не очень удавалось. И когда после особенно длинной сдвоенной очереди мы, внезапно притихнув, украдкой переглянулись, старший в шалаше, командир саперного взвода Гудков, проговорил ворчливым тоном:

— Ишь, стараются фрицы! Себя подбадривают.

Из дальнейших разговоров выяснилось, что ближайший фашистский гарнизон расположен в десяти километрах от леса, в селе Воловец. Оттуда и слышится стрельба всю ночь.

— Так что мы здесь вроде бы на передовой, — сказал Гудков, укладываясь на нары. — А там, — он показал в другую сторону, — сплошь наши отряды, по всему лесу. Основные-то, конечно, силы за Десной. Наш лес называется Рамасухским

Хотя Гудков, потушив трескучую свечу, несколько раз приказывал спать, беседа тем не менее затянулась почти до восхода солнца. Нам, очутившимся в столь необычном месте, все хотелось узнать сразу: условия жизни партизан, военную обстановку, поведение оккупантов в занятых городах и селах. Особенно интересовали нас действия партизан-подрывников, так как мы сами прибыли во вражеский тыл для диверсионной работы.