Комедия убийств - [26]

«Мать погибла», — думал Сигвальд. Это было ясно: никто не мог уцелеть.

Она, наверное, молилась казненному Богу, стоя на коленях, сложив ладони на уровне губ, лихорадочно шептавших молитвы, смысл которых Сигвальд никогда не понимал. Боги Севера казались ему близкими, своими. Они ничего не требовали от человека, ничего, кроме жертв. Что ж с того, если даже иногда ритуальный нож колдуна вспарывал человеческую грудь. Мать называла это ужасным, но сын ее думал иначе: «Раз так надо, значит, так надо, вот и все. Главное, что не тебя приносят в жертву, а остальное не имеет значения». Подобную точку зрения Зльфрида, разумеется, тоже осуждала…

Теперь она мертва, а сокровища ее растащили воины Бьёрна, пьяные от крови и меда.

Отец, конечно, погиб, и Эйнар тоже, последнее даже радовало. Да, Эйрик мертв. Иначе Бьёрн не осмелился бы напасть.

«Неужели он сумел одолеть отца в поединке? И как же мог великий Один допустить, чтобы обычный человек, пусть даже и ярл, убил его сына? Что-то туг не то. Неужели отец всех обманывал? Или Один отступился от своего сына, так же как Эйрик отступился от Сиг-вал ьда?»

Вопросов было больше, чем ответов, но… по лесу рыскали свирепые, безжалостные враги, жаждавшие выплеснуть на костер чашу его, Сигвальда Эйриксона, крови… Убежище, которое он себе выбрал (одна надежда: лес свой для него и чужой для убийц), казалось надежным, но совсем рядом вдруг захрустели ветки и чуть вдалеке тоже, послышались голоса, преследователи приближались.

Сигвальд всеми силами старался подавить желание вскочить, выпрыгнуть из-под мохнатой еловой лапы, служившей чем-то вроде крыши для его убежища, — естественного углубления среди корней могучего дерева.

«Беги, беги, беги!» — стучало кровью в виски.

Внезапно беглец почувствовал, что кто-то стоит совсем рядом и смотрит на него. Охваченный ужасом, мальчик начал медленно поднимать глаза. «Встречай смерть лицом к лицу и улыбайся, — так говорил Эйрик. — Смейся, потому что палаты Одина в Валгалле куда краше, чем любое из обиталищ смертных конунгов, а с богатством пиршественного стола не сравнятся яства и пития, какими потчует гостей кейсар миклагорский».

Оказаться когда-нибудь в «Великом городе» было мечтой конунга Севера. Он собирался идти туда восточным путем через Гардарику, но Бьёрн, все тот же Бьёрн уговорил соседа отправиться на юг. И теперь… опять Бьёрн — злой дух — стоит и смотрит на него, пойманного — только руку протянуть — Сигвальда. Сейчас поднимется лапа ели…

— Эй, Бьёрн, — раздался откуда-то издалека хриплый раздраженный голос. — Может, хватит рыскать здесь, уже ночь наступила. Никуда он не денется, завтра соберем всех и закинем сеть.

В словах говорившего имелось немало здравого смысла. В лесу уже давным-давно стемнело. Остальные воины вполне разделяли мнение товарища.

— Мы должны найти его, — раздраженно прокричал в ответ Бьёрн и пробормотал себе под нос: — Дай-ка сольем Эйриково пиво.

Струя ударила прямо в еловую лапу — крышу убежища Сигвальда. Он от неожиданности резко поднял голову и… чуть было не закричал, забыв про дождь, которым поливал его Бьёрн.

Прямо из черноты иголок еловой ветви на беглеца смотрели глаза… убийцы отца и матери.

Как ни велик был охвативший его ужас, все же Сигвальд заметил, что борода у воина, уставившегося на него, не заплетена в косу, а, напротив, торчит в разные стороны клоками, как, впрочем, и волосы — очень рыжие, огненные. У Бьёрна, насколько успел заметить Сигвальд, они были не такими яркими. Да и в глазах, смотревших на беглеца, отсутствовала злобная ярость преследователя, хотя, конечно, добрыми назвать их тоже как-то язык не поворачивался. Вместе с тем незнакомец смотрел на мальчика заинтересованно. Голова у Сигвальда шла кругом, но вместе с тем становилось ясным, по крайней мере, одно — неизвестный бородач не принадлежал к числу дружинников Бьёрна, а значит, он, скорее всего, не только не заодно с ними, но, возможно, наоборот, сам старается избежать встречи с Плетенобородым.

«Тогда кто же он? — гадал Сигвальд. — По виду — викинг, но…»

— Мы уходим, Бьёрн, — раздался один из тех голосов, что отвечали конунгу минуту назад.

— Щенок сам рано или поздно сдохнет здесь, — крикнул другой, а первый закончил:

— Или его сожрут волки. Нам это надоело. Пора возвращаться.

— А мне надоело с вами препираться. Я сказал, что мы будем искать его, значит, мы будем его искать, и точка.

Бьёрн отошел от норы Сигвальда, но все еще находился рядом, в двух-трех шагах. Опасность не исчезла, минута расплаты отдалялась, и только, но все же… Все же где-то в глубине сбежавшей в пятки души Сигвальда затеплилась надежда, что он спасется. Мать все время говорила о каком-то спасении, ради которого ее Бог и пришел в мир в обличье простого человека. Все это казалось Брюхотрясу какой-то запутанной головоломкой, которую он никак не мог сложить для себя в ясную картину. И еще Зльфрида Саксонка говорила, что никогда нельзя терять надежду. «Бог спасет, он поможет», — утверждала она. Речь шла, разумеется, о ее Боге.

— Счастливо оставаться, Бьёрн, — прозвучал насмешливый ответ. — Пусть помогут тебе боги.