Комедия дель арте - [2]

Моя подруга Мышка живет в Москве. У Мышки — одуванчиковая поросль на голове, здоровенный носяра, который она позиционирует как аристократический, омерзительного вида кот Коточка, муж Настоящий Джигит и ни копейки денег. Мышка — домохозяйка. К плите ее поставил Настоящий Джигит, для которого национальные традиции оказались важнее женского самоопределения Мышки. Джигит спустился к нам с гор. Подразумевалось, что, как любой восточный мужчина, он будет нести в дом деньги. Но никаких денег он не несет, а несет чудовищную околесицу на листе бумаги. Джигит пишет рассказики. Он — писатель. Правда, не родился еще тот читатель… Но об этом не будем. Мы с Муркой Джигита не жалуем, считая, что он погубил Мышку как незаурядную личность. Мышка обожает лечиться. Вернее, так: она обожает чувствовать себя больной. Когда Мышка на десять минут выходит в соседний магазинчик за батоном хлеба, в запасе у нее всегда полная аптечка. Мышкино амплуа — домашняя хозяйка.

В тот день, в пятницу, тринадцатого, стояла жуткая жара. Градусов под тридцать. Я решила вымыть голову, чтобы немножко освежиться. И зря. Потому что, предаваясь усладам личной гигиены, я пропустила самое главное — я пропустила звонок от Мурки.

Большой Интеллектуал постучал ко мне в дверь аккурат в тот момент, когда я в первый раз намылила голову и сунула ее под душ.

— Тебя! — сказал он и протянул трубку прямо в душевую кабинку.

В голосе его было столько яда, что я сразу поняла, кто фигурирует на том конце провода. Интеллектуал, как любой муж-деспот, скептически относится к моим подругам.

— М-м-м-м-м-м-м-м-м-м… — четко объяснила я Интеллектуалу.

— В каком смысле? — поинтересовался он.

— В том шмышле, што у меня во рту, волошах и глажах полно мыла! — сказала я.

— Она в мыле! — объявил Интеллектуал в трубку и отключился.

Следующий звонок раздался аккурат в тот момент, когда я намылила голову второй раз и сунула ее под душ.

— Тебя! — сказал Интеллектуал.

В голосе его было столько раздражения, что я сразу поняла: трубку лучше взять. И взяла. И лучше бы этого не делала, потому что на том конце провода фигурировала вовсе не Мурка. Там фигурировала Мышка.

— Она уезжает! — услышала я истошный Мышкин крик, переходящий в утробный рев.

Мышка всегда рыдает басом. Даже удивительно, как такой толстый голос помещается в таком тощем тельце.

— Она уезжает! — рыдала Мышка. Всхлипывала, икала, хрюкала и, кажется, пускала пузыри.

Вдалеке раздавались стук и пение. Это Настоящий Джигит, аккомпанируя себе на тамтаме, пел грузинские песни на разные голоса. Многоголосье всегда хорошо ему удавалось. Настоящий Джигит предается национальным забавам каждый раз, когда Мышка начинает рыдать, болеть, клянчить деньги и вообще вести себя не так, как бы ему хотелось. Иногда он поет. Иногда танцует, встав на цыпочки и широко разведя руки в стороны. Иногда даже исполняет танец с саблями, используя для этой цели Мышкин хлебный нож с зубчатыми краями. Он этот нож засовывает себе в рот и скачет с ним по квартире под музыку Хачатуряна. Тогда Мышка сильно пугается и просит его немедленно выпустить нож изо рта и танцевать танец с саблей в руке, а лучше всего — в кухонном шкафу, где эта сабля и хранится в мирное время как предмет домашней утвари. Но Джигит ее не слушает и, что самое удивительное, за двадцать лет, что мы его знаем, ни разу не порезался и даже не оцарапался по причине редкой затяжной живучести. Сейчас он ограничился пением, и это был знак, что все не так уж страшно, что Мышкин рев не сильно его взбудоражил.

— Кто уезжает? Мыша! Кто уезжает? — орала я, выплевывая изо рта мыло. — Да прекрати ты реветь!

— Му-у-урка! — прорыдала Мышка. — Он-на ск-к-каза-а-ала, что з-з-десь н-н-ев-в-возмо-о-ожно жи-и-ить!

— Куда она уезжает, Мыша?

— Н-н-не зна-а-аю! Я ч-ч-у-у-вству-у-ю, ч-ч-у-у-вству-у-ю, он-на пок-к-кин-н-н-ет н-н-нас н-н-авсег-да-а-а!

— С чего ты взяла?

— Он-н-а з-з-вони-и-ла!

И я поверила. Я поверила Мышкиной истерике, потому что с Муркой однажды уже произошла подобная история. Вот она.

Муркины скитания

Часть первая

Несколько лет назад Мурка уже проделала подобный эксперимент. Она взяла семью: Лесного Брата, который по национальности белорус и поэтому ни к какой эмиграции, кроме как на свою историческую родину в город Гомель, не пригоден, ребенка Машку, которой в то время было лет пятнадцать и у нее как раз намечался первый роман, ребенка Кузю, которому в то время было года три и поэтому он не возражал, маму, которая никуда ехать не хотела, потому что в городе на Неве у нее муж и хозяйство на ста пятидесяти метрах полезной площади, маминого мужа, который никуда ехать не хотел, потому что в городе на Неве у него Муркина мама и куча работы, — короче, взяв в охапку всю эту ораву, Мурка выехала в Германию на постоянное место жительства. В Питере осталась Муркина бабка, к тому моменту уже нетранспортабельная. Бабке наняли сиделку, чтобы ей не так скучно было проводить освободившееся от Муркиного семейства время, и планировали вывезти за рубеж на специальном самолете с каталкой, капельницей, рентгеном, аппаратом для снятия кардиограммы и полным составом медперсонала на борту.