Комбат Ардатов - [15]

«Или он сам не удержался, или они наткнулись прямо на него, и он должен был, — решил Ардатов. — Одиннадцать, тринадцать! Еще два, — считал он винтовочные выстрелы. — Все? Нет, шестнадцать — он перезаряжал. Еще один. Теперь — все! Отошел? Отошел, наверное, и вряд ли за ним погонятся. Им надо смываться. Ну, конечно, — вот стервецы! — выругался он, услышав взрыв. — Раз демаскировались, так хоть машину!..»

Ардатов залез на перила моста и, балансируя на них, смотрел в ту сторону, откуда пришел.

Машина горела сначала ярко: бензиновое пламя вытянулось золотым осенним листом ивы высоко и четко, затем оно опало, расширилось, покраснело и стало похоже на багряный лист клена с трепещущими концами. Потом в машине бухнули, сдетонировав от запалов, гранаты, кленовый лист разорвался, пламя сникло, и небо в той стороне опять потемнело, наконец темнота залила, совсем загасила свет. Ардатов спрыгнул на мост.

Отмеривая всем последние минуты сна, Ардатов присел у родника, чтобы ополоснуть в стоке ноги, проветрить сапоги и тоже подремать, хоть немного подремать: родничок булькал и журчал нежно, усыпляюще.

Хотелось, постелив удобней шинель, примостив под голову вещмешок и полевую сумку, расстегнув ремень и сдвинув на бедро пистолет, завалиться рядом с Тырновым, рядом со Щеголевым, рядом с Чесноковым, рядом с другими. Ардатов зевнул.

«То-то в госпиталях спится! То-то спишь и спишь там, — вспомнил он. — Всю ночь и после обеда. А иногда и после завтрака часок. Там, наверное, и спится так, словно бы кто-то в тебе знает, что впереди бессонные ночи. А Нечаев сейчас спит? Или дежурит? Да, это было интересно!..»

Было в тот поздний вечер бессовестно и дальше лишать Нечаева сна, но Ардатов все-таки спросил:

— На что-то же Гитлер рассчитывал? Не идиот же он круглый.

— Не идиот, — подтвердил Нечаев. — Не идиот, конечно, не кукрыниксовский персонаж, хотя и тип шизоида, параноик — мания величия. Гитлер — тип политика-авантюриста, который, используя несогласованные действия противников, старался еще больше их разобщить, рассчитывая получить то-то, то-то! И очень многое ему удалось. Пока Англия и Франция раздумывали, он захватил рейнскую демилитаризованную зону. Потом — объявил о выходе из Лиги наций. Потом аншлюс Австрии. Потом захват Чехословакии. И все это ему сходило. Сходило потому, что англичане и французы видели в нем инструмент борьбы против нас. Но когда он пошел на Польшу, то есть когда Германия усилилась уже в опасных размерах, тут и англичанам и французам волей-неволей надо было действовать. Они объявили Германии войну — Польша не сошла Гитлеру с рук. И хотя немцы разбили и Польшу и Францию, захватили Бельгию, Данию, Голландию, кусок Норвегии, войну они проиграли уже тогда — 1-го сентября.

За окном шуршали, приближаясь, чьи-то шаги и кто-то просительно говорил:

— Ну, Галя, ну, Галина, почему ты мне не веришь? Как будто я какой-то жулик. Как будто я…

Галя засмеялась, у нее был тонкий, совсем девчоночьий голос.

— Никакой ты не жулик, какой ты жулик, когда у тебя такое лицо, что хочется позвать «Сюда! Рядом!» Хочешь я тебя поцелую? Ну-ка!..

Ардатов и Нечаев услышали звук поцелуя, но ответ Гали для них остался недосказанным.

— Просто я беспокоюсь, чтобы…

— Вот видите, — улыбнулся в темноте Нечаев. — Да, батенька мой, ничто не в силах остановить жизнь. Так о чем это мы, бишь?

— Вы остановились на том, что они проиграли войну 1-го сентября 1939 года.

— Вот именно, — подхватил сонно Нечаев, снотворное начало свое дело, — Гитлер никак не хотел мировой войны против Германии. Помните, после разгрома Польши, он не раз обращался к англичанам с предложением мира — его выступление в рейхстаге, ряд других высказываний. Он даже льстил англичанам, говоря об их здравом смысле. Более того, у Дюнкерка в сороковом он остановил свои танки и дал английскому экспедиционному корпусу убраться в Англию, а ведь он мог просто расправиться с ними, истребить практически до нуля. Помните?

— Что-то помню, но, честно говоря, плохо. Как-то не обращал тогда на все это внимания, — признался Ардатов.

— Это не было главным, жизнь шла по-другому.

— Естественно, — согласился Нечаев. — Молодость, уверенность в себе, в будущем, это и было у вас главное, а политика — политика дело старших, ведь политика не очень приятная вещь, не так ли?

— Да, пожалуй, — задумчиво сказал Ардатов. — И еще дело не в том, что малоприятная, но и не очень понятная.

Нечаев, посмеявшись необидно, вернулся к прежней теме, вздохнув.

— А вам бы надо думать об этом. Кому, если не таким, как вы? Думать, чтобы знать. Ходящий в темноте не ведает куда идет. Но ладно.

— Итак, Гитлер, — продолжал Нечаев, — играя на антибольшевизме, планировал, что Англия и США или будут на его стороне и дальше, или останутся хотя бы нейтральными. Но англо-саксы не могли видеть у себя под боком — за Ла-Маншем — все увеличивающуюся фашистскую империю, которая рано или поздно должна была броситься и через пролив. Поэтому-то они и объявили войну Германии, и с того дня гитлеризм ничто не могло спасти. Даже договор немцев с нами. Этим договором немцы лишь обеспечили себе спокойный тыл, но десантироваться в Англию они были не в силах. У них не было господства в воздухе, у них не было господства на море. И битву над Англией они проиграли. Что оставалось Гитлеру делать? Захватить Балканы? Он захватил их, но это не решало войны, а лишь увеличивало ее театр. И тогда он бросился на нас и завяз сначала под Москвой, а теперь увязает здесь. И никуда им, немцам, голубчик, от расплаты не уйти — какой мерой они меряют, такой и им будет отмерено. Вермахт, а с ним и гитлеризм, стоят перед катастрофой.